Евгений Анисимов - Тайны запретного императора

Российских войск слава растет,

Дерзкие сердца страх трясет,

Младой орел уж льва терзает!

Между тем «младой орел» лежал по-прежнему в детской кроватке, а люди, управлявшие от его имени государством, делали это бездарно. Они не смогли воспользоваться блестящей победой в Финляндии для упрочения режима. Победу своей армии в Петербурге встретили торжествами, салютами, молебнами, колокольным звоном, выставкой трофейных знамен, обедами с участием шведских пленных офицеров, приемом при дворе, где раздавались награды и где, как заметил Шетарди, правительнице впервые целовали руку как государыне [360] РИО. Т. 86. С. 382. . В этом видели знак приближающейся коронации правительницы как императрицы Анны II.

Наступление шведов на Петербург осенью 1741 года было не только событием военным, внешнеполитическим, но приобрело и острый внутриполитический подтекст. 2 ноября 1741 года А.И. Остерман записал в упомянутых выше поденных записках беседу с Головкиным, состоявшуюся перед началом общего заседания Кабинета министров: «По полудни уже около пятого часа приехал ко мне Его превосходительство господин граф Головкин, (который) сказал: “Бестужев-де (имеется в виду М.П. Бестужев-Рюмин, бывший послом в Стокгольме. — Е.А. ) пишет, что прусской король велел 30-ти тысячам маршировать в сие королевство” (то есть на помощь шведам. — Е.А. ). На сие предложил я, что Его превосходительство как из поданных от меня многократных письменных мнений, так и от отправленных от времени до времени инструкций к чюжестранным министрам мог усмотреть, что нынешние конъюнктуры без сомнения весьма опасны; и ежели Франция свое дело в Германии окончит как-то и скоро учиниться может для того, что ей никто в том не противится, то она так и чужими силами Швеции может быть в помощь придет».

Смысл высказанных Остерманом опасений состоял в том, что Франция, успешно вытеснив Габсбургов из Германии, сможет оказать своей союзнице Швеции помощь против России через германские государства, например через упомянутую Головкиным Пруссию. Но, оказывается, что угроза шведского наступления больше всего беспокоила руководителя внешней политики России. Он продолжал: «Его превосходительство может подлинно о том уверен быть, что ежели когда-нибудь надобно было в России, все особливые намерения и несогласия отложа, поступать в делах с искренностию, единодушным согласием и постоянством, то оное ныне, конечно, нужно, ибо все несогласия служат токмо неприятелю в пользу, а нам самим к вреду и разорению. Что то ему известно, какое безбожное намерение неприятель против нас имеет и что он произвести у нас старается, чего ради надобно, чтоб российский (народ) свою верность и любовь к нашему императору и к императорской фамилии публично засвидетельствовал… Граф Головкин сказал, что он о неприятельских намерениях не знает. Я ответствовал ему, что ведь его превосходительство видел мерзкой оной шведской манифест, после чего он спросил: “Какой манифест? ” На то я сказал: “Шведской известной манифест, которой Его превосходительство и сам читал”, что потом уже и он подтвердил и сказал: “Да, я его видел”.

“Так вы, — молвил я, — из оного могли усмотреть, сколь опасные намерения они имеют”. Eго превосходительство сказал мне, что он не помнит, а я ему на то: “Вы можете припамятовать, что оное мерзостное письмо касается не только до немцев, но и до самого нашего дражайшего императора и до его императорской фамилии”. Господин граф Головкин ответствовал мне опять, что он того не памятует. Я сказал ему, что то очень явно в оном манифесте изображено, ежели только-де одних немцев то касалось, то можно было тотчас оное отменить и их отпустить. Граф Головкин ответствовал, что не всех, (для) некоторых дел можно и удержать («Danke schön!» — мог бы про себя сказать немец Остерман. — Е.А. ). Я объявил на то, что оное зависит от Ея императорского высочества и что она при том всемилостивейше заблагорассудит, тому должны немцы себя и подвергнуть, а сие клонится до самого государя и для того надлежит нам показать, что мы верные и добрые люди» [361] РГАДА. Ф. III. Л. 43 об. — 45. . Заметно, что Остерман, несмотря на показное равнодушие Головкина, пытается донести до него свое беспокойство. О своей тревоге насчет «подкидного» манифеста Остерман говорил и Левенвольде. Он сказал, со слов Левенвольде, что «сие не до одних чужестранных касается, но и до принцессы Анны и фамилии их, а потому-де ничего ныне делать, как только лучшую военную предосторожность взять» и всячески препятствовать распространению манифеста среди народа [362] Пекарский П.П. Маркиз де ла Шетарди в России 1740–1742 годов. СПб., 1862. С. 386–387. . О чем же, собственно, шла речь?

Дело в том, что шведские войска, перешедшие русскую границу, стали распространять печатный манифест за подписью главнокомандующего шведов фельдмаршала Левенгаупта. В нем было сказано, что «королевская шведская армия вступила в русские пределы ни для чего иного, как для получения, при помощи Всевышнего, удовлетворения шведской короны за многочисленные неправды, ей причиненные иностранными министрами, которые господствовали над Россиею в прежние годы, а также потребную для шведов безопасность на будущее время, а вместе с тем, чтобы освободить русский народ от несносного ига и жестокостей, с которым означенные министры для собственных своих видов притесняли с давнего времени русских подданных, чрез что многие потеряли собственность или лишились жизни от уголовных наказаний или, впадши в немилость, бедственно ссылались в заточение». Манифест провозглашал, что «намерение короля Шведского состоит в том, чтобы избавить достохвальную русскую нацию, для ее же собственной безопасности, от тяжелого чужеземного притеснения и бесчеловечной тирании и предоставить свободное избрание законного и справедливого правительства, под управлением которого русская нация могла бы безопасно пользоваться жизнию и имуществом, а со шведами сохранять доброе соседство. Этого достигнуть будет невозможно до тех пор, пока чужеземцы по своему произволу и из собственных видов будут свободно и жестоко господствовать над верными русскими подданными и их соседями-союзниками» [363] Пекарский П.П. Маркиз… С. 386. .

Естественно, это была демагогическая уловка, которой прикрывались истинные цели шведов — ревизия условий Ништадского мирного договора 1721 года и возвращение Швеции утраченных земель Восточной Прибалтики. Но ничтожный по своему реальному значению документ был составлен знающими ситуацию в России людьми и бил в болезненную для режима правительницы точку. Когда Анна Леопольдовна познакомилась со шведским манифестом, она сказала Левенвольде, что «то-де правда, очень остро писан» [364] Там же. С. 387. . Острота эта была обусловлена тем, что при дворе правительницы, на высших правительственных постах действительно было много иностранцев или нерусских подданных России, причем прибалтийские немцы были связаны родством — речь идет о Менгденах, Минихах, Бревернах и Левенвольде.