Роман Гуль - Красные маршалы. Буденный

— Ура! — загремел строй.

Но Ворошилов отъезжал от войск сумрачный, злой.

Ростовское мародерство и пьянство конармии дало передышку белым. Они укрепились под Батайском, и когда Ворошилов вывел конармию в бой, где некогда у реки Каяла дрался князь Игорь с половцами, восемь жесточайших конных атак буденовцев отбили белые. Через реку по льду в сумерках пошли карьером в последнюю атаку, и Ворошилов в этой атаке вместе с лошадью опустился под лед в выбитую снарядом полынью; еле вытащили Ворошилова бойцы.

Может, даже этот провал и сорвал терпенье Ворошилова. Прибыв в реввоенсовет фронта к бывшему капитану царской службы Шорину, Ворошилов вспылил и отказался повиноваться.

— Ты кричишь — не рассуждай, полезай, куда указывают! А у нас получается большая чепуха! И я больше не поведу в лоб! Ты маневр мне дай! кричал у Шорина Ворошилов.

Из станицы Богаевской Ворошилов по телеграфу застучал жалобу в Москву Сталину. «Выражаю свое негодованье на комфронта и бездарное использование нашей славной конницы. Прошу приехать вас или равноценного вам товарища и убедиться во всей глупости совершаемого. Ворошилов».

В ответ на жалобу Москва послала на юг искусного маневрами, самого талантливого советского полководца, бывшего лейб-гвардии поручика Михаила Тухачевского. По его плану конница Ворошилова и Буденного свернула на юго-восток, и там в безлюдных Сальских степях, в метелях, в 25-градусный мороз, когда коченели раненые, в снежной степи разыгралась одна из последних решающих конных битв красных и белых. Из этого ледяного боя в Сальских степях, где в сугробах стояла мертвая, замерзшая конница, Ворошилов с Буденным вышли победителями.

Когда в весне 1920 года просыпались кубанские степи, Ворошилов тронул с Кавказа 1-ю конную тысячеверстным маршем на польский фронт. Эту буйную, покрытую легендой силу требовал к себе в «таран», против Европы, командовавший фронтом Михаил Тухачевский.

Много было спору, брани, ругани, склоки на верхах советского генералитета из-за прославленной 1-й конной. Буденный, смеясь, только руками разводил:

— Да по мне все равно, какой фронт, мое дело рубать.

Но Ворошилов свернул конармию с Западного фронта, настояв, чтобы шла на Юго-западный, где главой реввоенсовета фронта был Сталин. Отсюда нацелилась 1-я конная для удара на Европу, не отдали Ворошилов со Сталиным «свою» конницу. Тухачевского же успокоил главком, что, выйдя в наступление на «меридиан» Бреста», все красные войска подчинятся Тухачевскому.

— Одно жаль, что сабель маловато, — горевал Буденный, — ну, что там 17 000, чего с ними сделаешь? Вот в мировую войну было — 40 кавдивизий, 300 тысяч сабель, а что их превосходи-тельства с ними сделали? Мне в сейчас 300 тысяч, да я бы пошел по европейским тылам, черт бы кто взял меня. Да я бы всю эту Польшу копытами размял!

— Волынишь, Семен Михалыч, — покуривает трубочку, смеется бывший слесарь, — постой, дорвемся и до Европы.

— Да, Европу бы нам на часок, — в пышные усы хохочет, изрубленный в двух внешних и одной гражданской войне, прославленный российский Мюрат Буденный.

И портной Щаденко вторит легким говорком:

— Как ни верти, а не обойдется без нас Европа. Семен Михалыч, у нас, можно сказать, на все революции патент взят. Хочешь, лавочку открыть, приди поучись, а нет — недействительная будет.

— Только в не забузили братишки, устали скажут, скончали Деникина, думали, войне конец, а тут еще вон — на панов, даешь Европу! — говорил Ворошилов.

В кубанской станице Белореченской перед тем, как сниматься конармии, чтоб походным порядком трогаться на Европу, в хате, собрав испытанных рубак, солдат-командиров, Буденный, вернувшийся из Москвы, рассказывал:

— Вот, братва, стало быть, был я в Москве. Ничего, хорошо приняли. Пили. Потом автомобиль дали. Здоровенная машина сильного ходу. А потом, — и из кровяных чикчир Буденный вытянул красную картонку, партийный билет. — Вот что получил, — бросил на стол.

Хитрый сверхсрочный вахмистр знал, что братва не любит этих «партейных билетов», а тут сам рубака-командир коммунистом стал. Но Семену Михайловичу поверили, какой он коммунист, свой брат, только чтоб рубать.

— Не хай у штанах лежить, он хлиба не просит, — говорили командиры.

Но не просто было Ворошилову поднять с кубанских степей 1-ю конную. Перед приказом сниматься в тысячеверстный поход долго заседал реввоенсовет. А когда Ворошилов отдал приказ — зашумели, загудели буденовцы.

— Куда идти? Люди и кони в боях измотаны! Что мы, железные, что ль? Где фураж возьмут? С ума, что ль, сошли походным порядком на край света идти! Даешь вагоны!

Ворошилов темнел, шумел на Буденного.

— Чего смотришь! К выступленью надо готовить! А у тебя бузят гады! Откуда вагоны взять? Нет у нас вагонов! Отдай приказ, что в республике транспорт не налажен, а двигаться походным порядком надо для очищения Украины от кулацких банд!

Это было заманчиво. На Украине по деревням всего вдосталь, есть что «гарбануть» буденовцам. И Семен Михайлович сломал бойцов, объявив в приказе маршрут — Майкоп — Ростов — Екатеринослав — Умань.

Когда 12 апреля ранней солнечной весной ехали уж по донским, облитым кровью степям, Ворошилов говорил:

— Только одно, как бы в Ростове чего с Думенкой не вышло. Давно в гада к стенке поставить, а трибунал канителит. Он сидит там в тюрьме, маринуют изменника!

Знал Буденный, что пострадавшего «за революцию от жидов и комиссаров» Думенко любят бойцы. Ворошилов приказал зорко следить, обо всем докладывать, что будет с Думенкой.

И верно. Вступив в Ростов, вспомнив старого лихача комкора с бородой до пояса, у которого сам Буденный ходил подручным, заволновалась 1-я конная. В парамоновском дворце Ворошилову уже в день вступленья армии доложили, будто многие из буденовцев подъезжали к тюрьме, где сидел опальный комкор и будто Думенко через решетку окна держал к казакам речь:

— Станичники! Братцы! За что меня в тюрьму посадили? За что меня мучат? Кто меня судить будет? Не желаю я чужого суда, пусть меня казаки судят! Вашему суду, станичники, подчиняюсь, вы мои судьи.

И загорелись казаки недобром.

— За что казака, «всемирного героя» Думенку судят?! Не бойсь, Думенко, не выдадим! С Дону выдачи нет!

К тюрьме больше и больше подъезжали конные. Шумели о неправом деле, об измене.

А когда по случаю встречи конармии ростовскими рабочими Ворошилов дал на ипподроме парад и вместе с Буденным на горячих красавцах донцах они объезжали строй, говоря приветственные речи, вдруг до Ворошилова долетел одиночный казачий голос из задних рядов:

— Даешь Думенко!

И понеслось со всех концов, сначала нестройно, потом разрастаясь морем голосов: