Вадим Нестеров - Люди, принесшие холод . Книга первая: Лес и Степь

Растерянный Тевкелев, так толком и не понимая — разводят его, или ситуация и впрямь отчаянная, несколько снизил планку, заявив, что царское жалование хану он может вручить только после передачи царской грамоты. Не успел человечек исчезнуть, как у дверей тевкелевского жилища нарисовалась делегация казахских старшин с сообщением о том, что переводчик Тевкелев приглашается на аудиенцию к хану для вручения царской грамоты.

В общем, все было как в старой казахской песенке. Казахи, как и любой нормальный народ, лучше всего смеются не над соседями, а над собственными недостатками. Вот и сочинили песенку. Исполняется под домбру на одной ноте:

Ну и так далее, по нисходящей, до «чапан дай», «арак (водка) дай» и «айран (кислое молоко) дай». В общем, не мытьем так катаньем, главное — вытянуть.

Услышав про официальное вручение верительных грамот, Тевкелев, как положено, при полном параде, во главе представительной российской делегации из двух геодезистов и семи знатных башкир явился к хану с грамотой и царскими подарками. Там он в торжественной (со стороны русских) обстановке зачитал царское послание, сказал приличествующую случаю прочувствованную официальную речь, и с поклоном преподнес грамоту и царские дары.

Вместо ответных речей высокого гостя попросили покинуть помещение и удалиться к себе. Несколько ошарашенный подобным приемом Тевкелев отбыл, а через несколько часов вернулся и оставленный им для наблюдения башкир и доложил, что все дары казахи снесли в одну кучу, и «начали между собою делить с великим криком и дракою, и бились плетьми и саблями до крови».

Да, почтенный читатель, нравы в Казахской орде в те времена были самыми непринужденными, и пресловутая Запорожская сечь показалась бы на фоне казахской вольницы прусской казармой, пронизанной жесточайшей дисциплиной.

Но гораздо хуже дикой вольницы было другое — соглядатай-башкир подтвердил, что во время дележки казахи, не скрываясь, призывали друг друга «чтоб Тевкелева убить досмерти, а пожиток ево себе пограбить и людей разобрать по себе».

Уяснив, что каша варится — горче некуда, Тевкелев созвал совет. Он прекрасно понимал, что имеющихся у него ресурсов никак не хватит на то, чтобы подкупить всю казахскую старшину, и решил работать точечно, коррумпируя самых нужных и авторитетных людей — ничего другого просто не оставалось. Проблема была в том, что внутриказахский расклад сил был ему практически неведом, и к кому идти с подношениями — он понятия не имел. На счастье, набирая себе свиту, Тевкелев по старой привычке разведчика отобрал среди башкир не самых знатных, а самых знающих. Тех, кто постоянно вел дела с казахами и частенько наезжал в их кочевья.

Их-то русский посланник и вызвал к себе на совет — Алдарбая Исекеева, уже знакомого нам Таймаса Шаимова, Косемиша Бекходжина, Оразая Обозинова, Шиму-батыра Калтычакова, и Отжаша Разманкулова, Ака-муллу. Доплелся до юрты и оклемавшийся немного Кидряс.

Объяснять ситуацию долго не пришлось — башкиры и сами все прекрасно понимали: и в какой заднице оказалось русское посольство, и что отсидеться не удастся, все они в одной лодке — и посол, и геодезисты, и драгуны, и казаки, и башкиры. По большому счету, решить надо было только одно — с кого начать? Кого послушают эти дикие люди, чье слово весит в Степи больше всего?

И все присутствующие, не сговариваясь, назвали одно и то же имя.

Букенбай-батыр.

Да, Букенбай-батыр, — подтвердили все башкирцы. — Букенбай, и зять его Есет-батыр, и двоюродный брат его Худай-Назар-мурза. Их надо дарить и умилостивить в первую очередь, потому что если эти трое нам не помогут… «Буде же на то не склонятца, то инаго способу башкиры сыскать не могут, и едва от смерти спастися могут ли».

Тогда же Тевкелев отправил человека к хану с сообщением о том, что его намерены убить, и попросил хана унять старшин и пресечь эти недостойные по отношению к послу намерения. Отправил, уже приблизительно понимая, что услышит в ответ. Предчувствия его не обманули — Абулхаир в ответ сообщил, что помочь ничем не может, потому как сам находится в отчаянном положении. А посоветовать Тевкелеву он может только одно — попытаться успеть до курултая найти Букенбая-батыра и попробовать заручиться его поддержкой. Если не спасет Букенбай, значит никто уже не спасет.

Да что же это за Букенбай такой? — так, наверное, думал Тевкелев, отправляя на поиски Таймаса, приятельствующего с таинственным батыром еще с тех давних времен, когда ездил к казахам во главе башкирского посольства. Не буду вас интриговать — пора уже познакомить читателей с новым героем нашего рассказа.

Знакомьтесь: Букенбай Караулы из рода табын, известный казахский батыр. Слово «батыр» нам всем прекрасно знакомо, в славянских языках оно звучит как «богатырь». Батыры-богатыри, как мы все знаем, это лучшие воины: самые сильные, самые ловкие, самые храбрые, самые умелые, при этом частенько выбившиеся из самых низов.

Но есть небольшая разница. Если для русских «богатырь» — это нечто давнее, отжившее, былинное, то у казахов ситуация была прямо противоположной. Годы войны с Джунгарией — это золотой век казахского батырства, пик этого института, именно тогда жили и воевали самые знаменитые казахские батыры. Легенда русской Большой Игры Чокан Валиханов позже назовет это время «рыцарской эпохой» и трудно подобрать лучшее сравнение. Это и впрямь были времена своеобразного «Круглого стола» в казахской степи, и внушавшие ужас врагам имена тогдашних степных ланцелотов и персивалей до сих пор назубок знают все казахи.

Оно и неудивительно. И до и после батыры были прежде всего «рыцарями барымты», и только эти злосчастные, в общем-то, для казахов годы потребовали от батыров нечто большего — встать грудью не только за себя и за свой род, а подняться на защиту всего народа.

Что? Что такое барымта? Ну, это совсем просто. Тогдашние казахи — это народ воинов. Но чаще всего и продолжительней всего казахи воевали между собой — барымта иногда не прекращалась столетиями. Грубо говоря, барымта — это насильственный захват чужого скота, имущества и, собственно, хозяев имущества. От тривиального разбоя барымту отличает то, что обычно посредством ее сводились счеты не между людьми, а между родами. Допустим, один кочевник обидел другого кочевника — невесту украл, брата зарезал или просто лошадей себе отогнал. Попытки решить дело миром ни к чему не привели — суд биев признал его виновным, постановил возместить ущерб, но он ничего возмещать и не думает, сидит у себя в ауле и смеется. Тогда обиженный собирал всех родичей на барымту и большим отрядом шел и забирал силой всю сумму иска, попутно прихватывая и вообще все, что было, включая ясырь — невольников. От обычного набега барымта отличалась своей демонстративностью — в путь отравлялись обязательно при свете дня и открыто объявляли этот набег барымтой. Барымтовать, как правило, отправлялись все взрослые мужчины рода, отказаться от участия в барымте значило признать себя трусом и навеки загубить свое доброе имя.