Антон Горский - Русь: от славянского расселения до Московского царства

Фактически летописцы к этим деяниям относятся так же, как к более ранним убийствам язычниками язычников: Олегом (по Начальному своду — Игорем) Аскольда и Дира, древлянами — Игоря, Ольгой — древлян, Олегом Святославичем — Люта Свенельдича, Владимиром — брата Ярополка. Во всех этих случаях действия убийц не осуждаются, а объясняются теми или иными мотивами, явно неприемлемыми для христианина, но оправдывающими язычника (Ольга и Владимир в момент совершения убийств были еще язычниками), не связанного запретом на убийство: для Олега это узурпация Аскольдом и Диром княжеского титула, для древлян — нарушение Игорем норм сбора дани, для Ольги — месть за убийство мужа, для Олега Святославича — нарушение Лютом границы охотничьих угодий, для Владимира — тот факт, что борьбу с братьями начал Ярополк. [464]Отсутствие отличий в оценке этих деяний и подобных им событий начала XI в. (кроме убиения Бориса и Глеба) показывает, что последние не подверглись переосмыслению в эпоху Начального летописания (2-я половина XI — начало XII в.), и о них сказано так, как они воспринимались их современниками, людьми начала XI столетия: это восприятие, следовательно, еще не отличалось от языческого — если убийцы имели какие-то резоны для своих действий (в ситуации 1015 г. — ответ на насилия и месть), эти действия не осуждались.

Начало третьей четверти XI в. ознаменовалось принятием церковного устава Ярослава. Киевский князь принял его с совета с митрополитом Иларионом, т. е. между 1051–1054 гг., когда Иларион занимал митрополичью кафедру. В Уставе Ярослава уже подробно прописаны наказания за нравственные проступки, при этом предусматривались как церковные, так и светские (со стороны князя) санкции. [465]

На середину — третью четверть XI в. приходится, как сказано выше, создание культа свв. Бориса и Глеба. Будучи с политической стороны порождено стремлением утвердить позиции Руси в христианском мире появлением собственных святых покровителей, с точки зрения нравственной оно происходило на фоне изменения отношения к убийству. Такого рода деяния, имевшие место во 2-й половине XI столетия (избиение Мстиславом Изяславичем в 1069 г. киевлян, виновных в свержении его отца; убийство в 1086 г. на Волыни князя Ярополка Изяславича, в 90-х гг. — печерских монахов князьями Ростиславом Всеволодичем и Мстиславом Святополчичем), получают, в отличие от убийств IX — начала XI в., резкое осуждение в литературе. [466]Начинают иметь место случаи отказа от убийства там, где прежде ситуация наверняка разрешилась бы именно таким образом. Изяслав, Святослав и Всеволод Ярославичи, вероломно захватив Всеслава Брячиславича Полоцкого в 1067 г., не убивают его (как сделал их дед Владимир девяноста годами ранее в аналогичной ситуации с братом Ярополком), а «всего лишь» заключают в «поруб»; во время киевского восстания 1068 г. Изяслав отклоняет совет своих приближенных убить Всеслава. [467]Киевский боярин Янь Вышатич во время подавления восстания на Белоозере не считает себя вправе убить захваченных волхвов — предводителей восстания и выходит из положения, предложив осуществить кровную месть местным жителям — родственникам убитых ими женщин. [468]

На третью четверть XI в. приходится и отмена Ярославичами кровной мести — законодательно закрепленного права на убийство. [469]

Социальными слоями, активно действовавшими по проведению в жизнь христианских норм повседневности, были, несомненно, светская знать и духовенство. В связи с этим примечательно, что именно для третьей четверти XI в. можно предполагать существенную перемену в составе последнего — завершение формирования отечественных кадров высшего клира. Как минимум 8 из 19 епископов, известных во 2-й половине XI столетия, были русскими. [470]Очевидно, именно конец княжения Ярослава и правление Ярославичей были временем выхода отечественного духовенства на ведущие позиции в церковной иерархии, прежде занятые греками — чужеземцами, недостаточно знавшими местные реалии, а зачастую, вероятно, и язык.

Таким образом, можно полагать, что официальное принятие христианства на Руси в конце Х столетия не сопровождалось резкой ломкой привычных устоев повседневной жизни (попытка Владимира Святославича внедрить христианские нормы путем прямого введения византийского правового кодекса была быстро оставлена) и потому не оказало шокирующего влияния на ментальность населения. Князь традиционно считался главой религиозного культа. [471]Население Руси восприняло крещение не как радикальную смену религии, смену политеизма монотеизмом, а как переход к другому культу, мало чем отличавшийся от перехода к общегосударственному культу Перуна, предпринятого Владимиром несколькими годами ранее 988 г., сразу после захвата им власти в Киеве. [472]Культ христианского Бога, по-видимому, рассматривался как один из существовавших на Руси культов, наравне с культами разных языческих богов; принципиальные отличия христианского мировоззрения от языческого вряд ли могли осознаваться большинством населения.

В конце Х — начале XI в. даже верхушка общества — князь и дружинная знать — продолжали в значительной мере в повседневной жизни исходить из языческих представлений. Духовенство, состоявшее почти исключительно из чужеземцев, имело ограниченные возможности воздействия на жизненный уклад широких общественных слоев.

Положение стало меняться, и достаточно радикально, в середине XI столетия. Этому способствовали два фактора. Во-первых, светская знать освоила христианские нормы поведения, во-вторых, выросли отечественные «кадры» духовенства. В результате с конца правления Ярослава начинается активное внедрение христианских морально-нравственных норм. По-видимому, немалая роль в этом принадлежала Илариону, первому митрополиту местного, русского происхождения. Эффективность предпринятого наступления на языческий уклад жизни была связана с тем, что теперь в контроле за соблюдением норм общежития стала участвовать светская знать, — была установлена ответственность за их нарушение как перед церковными властями, так и перед княжеской властью.

Вторжение христианских норм в повседневную жизнь рядового населения и вызвало в третьей четверти XI в. серию конфликтов с религиозной окраской. Однако кризис был преодолен без серьезных потрясений для страны. За прошедшее с официального крещения время в среде светской знати христианство успело достаточно глубоко укорениться (в этом общественном кругу не видно и намека на языческую оппозицию [473]— явление, имевшее место после принятия христианства в ряде стран Европы), и сложилось собственное духовенство, хорошо знавшее уклад жизни и особенности ментальности населения. Медленность реальной христианизации страны объективно привела к отдалению кризисного момента и его относительной «мягкости».