Юлиан Семенов - Горение (полностью)

- А если таковой нет? - спросил Турчанинов, и все собравшиеся повернули к нему, словно по команде, головы.

- Надо делать так, чтобы была, - ответил Глазов, не оборвав помощника, не унизив шевяковским окриком. - В этом-то и сложность задачи, господа, именно в этом - сталкивать интересы, отсекать головку образованных и убежденных революционеров от фабричной и крестьянской массы не только арестом и ссылкой, но тем, что быстрее доходит: "Он, агитатор твой, из бар, у него кость белая и кровь голубая, у него руки не рабочие, он кайлом в руднике не махал, у него денег не считано, он не русский, он чужой", - это если со своим говорите. Наоборот, если с поляком или, к примеру, с украинцем: "Он русский, какая ему вера; у него дед помещик, мать баронесса, отец директор гимназии, деньги в банке держит, какой он друг, он тебя пользует в своих интересах, а если тебя ударят - сам в сторону отойдет, а тебе - отсиживай. Русский - он и есть русский, господин над всеми инородцами". Это то, о чем я хотел с вами поделиться. Прошу озаботиться составлением развернутых предложений.

...Ядвига - пегая, хмурая баба, что стирала давеча белье в доме жены Збигнева, пришла с кульком, в котором были калачи и булочки. Высыпав калачи на кухонный стол, она позвала:

- Зоська!

Зося, жена Збигнева, молчала, потому что так ей сказано было, и сидела с сыном на руках, рядом с Генрихом, приехавшим из Домброва, Дзержинским и Прухняком.

- Зоська! - снова крикнула Ядвига и, откинув ситцевый полог, вошла в горницу.

Генрих проскользнул мимо нее, и слышно стало в горнице, как он набросил щеколду на дверь; вернувшись, остановился рядом с Ядвигой, держа напряженную руку в кармане кургузого пиджачка.

- Сколько тебе уплатили? - спросил Прухняк.

- Целковый, - ответила Ядвига, и то, что она так простодушно, спокойно и открыто сказала про "целковый", который уплатили ей за предательство, заставило Дзержинского подняться с лавки и отойти к окну: невмоготу было ему смотреть на лицо этой пегой, хмурой бабы.

- Ты знаешь, что из-за тебя десятки людей посажены в тюрьму, изувечены, побиты? - спросил Прухняк.

- Чегой-то из-за меня-то? Нешто я городовой? Белено говорить - я и говорю. Вон, младенцу гостинчиков принесла, сиротинушке кандальному.

- Ах ты, пся крев, змея подколодная! - крикнул Генрих. Дзержинский резко обернулся, услыхав, как лязгнул взводимый шахтером курок нагана.

- Не сметь! - сказал он.

Прухняк спросил глухо:

- Кто... Кому ты говорила? Кто тебя заставил?

- Никто меня не заставлял, - ответила Ядвига. - Вон, маленький меня заставил ейный, Зоськин. У нее в цицке молока нет, а он тихеньким растет. А урядник - добром, нешто он злое хотел? Он помощь дал...

- Ты пойди, гадина, посмотри кровь на снегу! Ты посмотри, посмотри! Твоих рук дело! - снова крикнул Генрих.

- Что вы еще говорили уряднику, Ядвига? - спросил Дзержинский. - Как его зовут?

- Урядник - как же еще?

- Идите, Ядвига, - сказал Дзержинский. - И если урядник станет вас спрашивать о чем-то еще - пожалуйста, придите к Зосе и расскажите, о чем он спрашивал. А Зося подскажет вам, что надо ему ответить. Если же вы скажете уряднику, что видели нас сегодня у Зоей, - ее посадят в острог. Понятно? Идите.

Когда женщина ушла, Генрих в тихой ярости сказал Дзержинскому:

- Добреньким стараешься быть?! А если Зоську сегодня заберут?! Вместе с младенцем?! Тогда что?!

- Не заберут.

- Интеллигентиком хочешь быть! - продолжал Генрих. - Добреньким, всем хорошеньким!

- Палачом быть не намерен, а интеллигентом всегда останусь. Стрелять в безграмотную, обманутую женщину не позволю никогда и никому - хоть ты сто раз рабочим себя называешь. Надо этой несчастной объяснить, что она делает, надо ее спасти, надо в человеке сохранить человека. Стрелять и дурак научится, особенно если ему браунинг выдала партия. Только для чего тебе оружие дано вот вопрос? Изменник, сознающий свою подлость и тем не менее предающий, - это враг, к которому нет пощады. А убогую-то, голодную... Калачей маленькому принесла...

Той же ночью Дзержинский узнал от члена Главного правления СДКПиЛ Якуба Ганецкого, что Антонов-Овсеенко ("Офицер", "Штык"), руководитель Военно-революционной организации РСДРП, прапорщик, изменивший "присяге и государю", пособник "полячишек", "главный подстрекатель солдат к мятежу в пулавском гарнизоне" расшифрован в охране и передан в ведение военно-полевого суда. Путь оттуда один - на виселицу.

Дзержинский сразу же - до бессильной и близкой боли - увидал лицо Зоськи и подумал: "А может, Генрих прав? Может быть, око за око? Ведь из-за этой тупой бабы Владимир будет казнен, Володя, "Штычок", нежный и добрый человек. Может, моя сентиментальность не приложима к законам той борьбы, которую мы ведем? Может, надо приучать себя к беспощадности? Но разве можно к этому приучиться? Это значит вытравить в себе все человеческое, а ведь наша цель - в конечном-то счете - в том и заключается, чтобы люди были людьми, а не темной, озлобленной, забитою, а потому жестокой массой. Ну, ответь себе, Дзержинский? Как надо поступать? Как можно сохранить свое существо в этой страшной борьбе? Нет, ответил он себе, - нельзя повторять тех, против кого борешься, - это будет предательством самого себя. Неписаный закон революции - а мы напишем его когда-нибудь, обязательно напишем - один навсегда и для всех: справедливость. Отступишь от него, дашь казнить несчастную обманутую - потом не остановить, потом разгуляется, а этого позволить нельзя - никому и никогда".

- Вот что, - медленно, словно с трудом разжимая рот, сказал Дзержинский, если мы не сможем организовать для Антонова-Овсеенко побег, если мы не сможем выкупить его, выкрасть из тюрьмы - я пойду сам на Нововейскую и возьму на себя дело.

На Нововейской, в доме 16-6, помещалось Губернское Жандармское Управление.

Ганецкий не сомневался - пойдет. 11

...Генерал Половский мерил шагами квадраты желтого паркета в приемной великого князя Николая Николаевича, загадывая на "нечет", который при делении на три дал бы цифру семь. Получалось то шесть, то восемь.

Приехал в имение великого князя Половский уже как несколько часов. Вчера еще он был в Петербурге, но после ужина с Веженским, который сказал - "пора", сразу же сел на поезд, не заглянув даже домой. Северная столица была парализована стачкой, лакеи Сдавали при свечах, хлеба не было, оттого что пекари на работу не вышли, в "Астории" пекли блины, чтобы как-то хоть выкрутиться, не растерять клиентуру, водка была теплой, поскольку бастовали и водопроводчики, а без них да без электриков льда не подучишь, а какая ж это водка, ежели без льдистой слезинки?!

- Если станут железные дороги, - задумчиво сказал Веженский, зябко кутаясь в легкое, не по сезону, пальто, - тогда категория риска возрастет во сто крат, тогда возникнет реальная опасность победы революционеров. Вы это ему объясните.