Юлиан Семенов - Горение (полностью)

- Наганом власть следует защищать, наганом и винтовкой, но считать, что лишь оружие даст власть, - наивно. К революции общество идет сложной дорогой, а в подоплеке - разность экономических интересов, как ни крути. Ну, есть у вас наганы, ну а дальше? Власть, если потребуется, выдвинет на улицу орудия. Тогда что? Если солдат не дернет за шнур, если он понимает, что стреляет в братьев, - тогда победа, а коли - нет? Если он знает, что есть заговорщики, которые бомбы кидают? Тогда как? Зачем вам тогда наганы? В казаки-разбойники играть?

- Вы меня что, распропагандировать хотите? Обратить в лоно социал-демократии?

- Сами придете в наше лоно, - убежденно ответил Дзержинский. - Сами, Казимеж.

Он ошибался: той же ночью Казимежа повесили во дворе тюрьмы; двое его подельцев не выдержали пыток, назвали имена, явки, пароли. Умер Казимеж гордо, пел "Червоный Штандар".

Дзержинский, слушая голос его, кусал пальцы, чтобы не так обжигающа была боль: Казимежу накануне исполнилось двадцать лет, почти столько, сколько было самому Дзержинскому, когда он первый раз попал в каземат.

"А. Э. Булгак.

Милая Альдона!

Когда мне становится грустно, я обращаюсь к тебе; твои слова, такие простые, искренние и сердечные, успокаивают мою грусть. Моя жизнь была бы слишком тяжелой, если бы не было столько сердец, меня любящих. А твое сердце тем более мне дорого, что оно меня сближает с детством, к которому обращается моя усталая мысль, и мое сердце ищет сердце, в котором нашелся бы отзвук и которое воскресило бы прошлое.

...Аскетизм, который выпал на мою долю, так мне чужд! Я хотел бы быть отцом, и в душу маленького существа влить все хорошее, что есть на свете, видеть, как под лучами моей любви к нему развился бы пышный цветок человеческой души. Иногда мечты мучают меня своими картинами, такими заманчивыми, живыми и ясными. Но, о чудо! Пути души человеческой толкнули меня на другую дорогу, по которой я и иду. Кто любит жизнь так сильно, как я, тот отдает ей свою жизнь...

Твой Феликс".

Тук-тук, здравствуй, друг!

- Это я, Юзеф.

- Здравствуй, "Смелый". Почему вчера не перестукивал?

- На допросах держат целый день.

- Что мотают?

- Собирают все о Дзержинском. Копают даже самую пустяшную малость. Ты не знаешь его?

- Не знаю.

"Что они задумали? Ищут путь к Розе? Хотят затащить сюда все Главное Правление?"

- Юзеф...

- Да.

- Ты слыхал - вчера ночью во дворе тюрьмы стреляли?

- Да. Не спишь? Бессонница?

- Я все время чего-то жду.

- Ты днем жди. Ночью спать надо. И зарядку делай. Каждый день.

- Это что такое?

- Первый раз сидишь?

- Да.

- Зарядка - это гимнастические упражнения, чтобы тело было в состоянии постоянной готовности.

- Готовности? К чему?

- К бою, потому что...

Дзержинский резко отвалился от стены - лязгнул замок, заглянул Провоторов, шепнул:

- Держите!

Провоторов уронил "папироску" на пол, дверь быстро закрыл. В "папироске" сообщение с воли. Дзержинский увидел подпись "Эдвард" - самые важные новости, передает Комитет.

"Юзеф, работа идет. Варшава, Лодзь и Ченстохов снова бастуют. Рядовые ППС с нами. Национал-демократия сбесилась - они предлагают себя в услужение царю. Если сможешь - напиши, мы тут же напечатаем. Крепись. Мы верим - скоро ты выйдешь. За это говорят события во всей России. Эдвард".

Ночью Дзержинский набросал прокламацию.

Перед пересменкой вызвал надсмотрщика, проследил, чтобы Провоторов спрятал листок понадежнее. Цепь: революция - тюрьма - революция работала четко; сложная и страшная цепь, чреватая виселицей Провоторову и расстрелом всем тем, кто был связан с ним, даже косвенно.

"КОНТР-РЕВОЛЮЦИЯ И ПОЛЬСКАЯ "ЧЕРНАЯ СОТНЯ".

Рабочие! Царь нашел у нас усердных защитников. Вся буржуазная пресса изрыгает желчь на революцию, на забастовки и демонстрации. Во главе этой травли ныне стала польская "национал-демократия".

Что сказала эта партия в ответ на убийства, совершенные царским правительством 1-го Мая на улицах Варшавы и Лодзи? Когда рабочие почтили память погибших всеобщей забастовкой, национал-демократия выпустила воззвание, обливая революционеров грязью. Правительству, которое убивает рабочих, национал-демократия засвидетельствовала уважение, сообщив, что она действует в духе "реформы".

Что сказала национал-демократия, когда правительство убивало лодзинских рабочих? На известие об этих злодеяниях царя Варшава отвечала забастовкой и демонстрациями, а национал-демократия снова выпустила воззвание, но не для того, чтобы призвать рабочих к борьбе против преступного царизма, а чтобы снова накинуться на революционеров, "изменников, прохвостов и жидков".

Рабочие! В России полиция организует "черные сотни" из самых отпетых людей, прощелыг, пьяниц и воров, - лишь бы они били революционеров и евреев.

В России каждый честный рабочий, даже каждый честный капиталист глубоко презирает организаторов "черных сотен", этих грязных наймитов. Национал-демократы хотят заменить в этом отвратительном деле темных холопов царя.

Отвлекать внимание рабочих от борьбы за свободу, отуманивать рабочих царскими "реформами", направлять рабочих к борьбе против революционной социал-демократии, вызвать антиеврейский погром, вот к этим-то средствам и прибегает буржуазная контрреволюция с национал-демократией во главе.

Организация рабочих - для блага царя и фабрикантов - в защиту кнута и эксплуатации, вот - патриотическая программа национал-демократии.

Рабочий народ Польши ежедневно приводит доказательства тому, что его не испугают преследования правительства, царские указы и винтовочные пули. Тем более не испугают его "черные сотни" национал-демократии...

Долой слуг деспотизма!

Да здравствует революция!

Главное Правление

Социал-демократии Королевства Польского и Литвы".

Вечером, во время раздачи ужина, в камеру зашел "граф", Анджей.

- Давай миску, чего вылупился! - крикнул он Дзержинскому и чуть подмигнул: за спиной его стоял стражник (не Провоторов - другой) и сладко зевал менялась погода, дело шло к холодам; видимо, ночью надо ждать снега.

Дзержинский миску протянул, Анджей плеснул ему баланды и незаметно подтолкнул половником. Миска со звоном упала на кафель, картофельная жижа растеклась лужей, формой, похожею на Черное море.

- Вытирай теперь! - сказал Анджей. - Я не нанимался.

- Плохо наливал! Вместе вытирать будем.

Надзиратель кончил зевать лающе, со стоном; откашлялся, прохрипел посаженным голосом:

- Бери тряпку, поможь...

- В других камерах арестанты галду подымут, еду надо разносить, ваш бродь.

Охранник выглянул в коридор, лениво крикнул:

- Майзус, помоги котел перенесть! - и отошел к соседней камере.

Анджей взял тряпку, опустился на колени - голова к голове - с Дзержинским: