Юлиан Семенов - Горение (полностью)

Николаев поднял глаза сначала на Шавецкого, потом на Дзержинского и Сладкопевцева.

- Про нас ничего не сказано, - задумчиво сказал Сладкопевцев и сразу добавил: - Про купцов, а мы ведь к мужику ближе...

- Отчего же? - не согласился Николаев. - Про купцов он тоже сказал, ибо вы вне экономического развития, которое не баррикадируют обломовским, бюрократным идиотизмом, обречены на гибель первыми. И громить вас станет не мужик, а именно фабричный рабочий, которому новый "искровский трибун" сострадает словесно, а я - делом.

- То есть? - не понял Дзержинский. - Научите нас с Новожиловым сострадать фабричному - делом.

- Мы их с Шавецким приобщаем к промышленности р а з м а х а, - ответил Николаев, - и в этом аспекте статьи "Искры" меня о-очень интересуют.

- Где вы достаете эти возмутительные листки? - поинтересовался Дзержинский.

- Юзеф, я могу дать вам посмотреть эти листки, но ответить, где и как я их достаю, увольте: предательству не учен.

...(Никто из следовавших в поезде не знал, что автором этой статьи в "Искре" был Ленин. Но у г а д а л Николаев верно: в газете выступил новый вождь партии.)

"Милостивый государь Игорь Васильевич!

В связи с тем, что фотограф Московского охранного отделения Грузденский был в отъезде по причинам вполне уважительным, только сегодня ему передали фотографические карточки ссыльнопоселенцев Дзержинского и Сладкопевцева, кои совершили дерзкий побег из Якутской губернии. Фотографические карточки распечатаны Грузденским в количестве тридцати штук, показаны филерам и отправлены в железнодорожную жандармерию.

Остаюсь Вашего Высокоблагородия покорным слугою

подполковник фон Шварц". 11

По прошествии двух дней после т о г о, особого с Шевяковым разговора, когда Глазов с Граббе рассчитался (к немалому для ротмистра удивлению), подполковник вел себя так, словно бы ничего между ними не было. Поэтому когда сегодня Шевяков заглянул в его кабинетик без стука, Глазов, внутренне содрогнувшись, сразу определил: началось!

И - не ошибся.

- Вот, - Шевяков достал письмо из десятка других, по форме похожих, - на ловца и зверь бежит. Все остальные-то о чем? "Хочу послужить верой и правдой делу охраны устоев Империи. Могу давать сведения о студентах, профессорах и революционерах". А это, извольте взглянуть, Глеб Витальевич, пахнет духами и написано на твердой бумаге.

- Дайте, - хмуро сказал Глазов и пробежал текст:

"Ввиду крайне тяжкого материального положения, в коем я оказалась, хотела бы увидаться с чинами охранного отделения Варшавы для беседы о моем возможном сотрудничестве. Я хорошо знакома с Розой Люксембург, Тышкой и Адольфом Барским в Главном Правлении социал-демократии Польши и Литвы, а в Варшаве мне были известны Ганецкий, Уншлихт (до его ареста), Винценты Матушевский, Каспшак и Дзержинский, когда он еще не был арестован. За услуги я хочу получать не менее ста рублей в месяц. Если это мое условие не будет принято, прошу не беспокоить себя ни звонком, ни письменным ответом. Елена Гуровская, Варшава, отель "Лион", тел. 64-91".

- Каково? - спросил Шевяков. - Для вас работа, Глеб Витальевич. А я потом с радостью оформлю э т о.

- Пусть ваши люди подберут все по Матушевскому с Ганецким и по Дзержинскjму, - сказал Глазов, продолжая с в о ю игру.

- Уже. Дзержинский-то сейчас в бегах, но я тут его братьев выявил, все они под филерским наблюдением. У его сестрицы, у Альдоны, родился младенец, кухарка там по моей части. Дзержинский, как записано в его формулярчике, имеет страсть к детям: агентура уверяет - заглянет всенепременно.

- Но его сестра живет в своем имении, в Варшаве не появляется.

- Так он, глядишь, к ней в имение-то и наведается. А мы - тут как тут.

- На что ориентировать Гуровскую?

- Как на что?! На сотрудничество, так сказать!

- Это я понимаю, - поморщился Глазов. - Меня интересует сфера будущей деятельности.

- Сферу я определю. Когда вы будете убеждены, что человек она верный, я определю сферу.

- Что у вас по Гуровской собрано?

Шевяков протянул Глазову несколько листочков бумаги: друзья, родственники, знакомые.

Глазов, бегло просмотрев листочки, поднял трубку телефона, назвал барышне номер "64-91", кроша длинную папироску в ожидании ответа.

- Да.

Голос был ломкий, ждущий, красивый.

- Вы писали нам, - сказал Глазов. - Вот я и звоню. Добрый вечер, госпожа Гуровская.

- Добрый вечер. С кем имею честь?

- За вами подослать пролетку? - не отвечая на ее вопрос, предложил Глазов. - Или вы сами? Мы от вас недалеко.

- Я знаю. Пролетку подсылать не надо.

- Вуальку только наденьте, пожалуйста, чтоб лишних глаз не было, хорошо?

- Какую вуальку? - голос на том конце провода дрогнул, выдал х а р а к т е р, который подчиняться не любит.

- Желательно темную. Мой помощник вас встретит у входа через десять минут.

Положив трубку на рычаг, Глазов попросил Шевякова:

- Начальному общению просил бы не мешать, Владимир Иванович, я предпочитаю работать соло.

- Хорошо, - чуть помедлив, ответил подполковник, - у каждого, как говорится, свой стиль. Ни пуха ни пера.

- Спасибо.

- А "к черту"?

- Не знаю, как у вас по части юмора, Владимир Иванович, а то б послал...

...Ротмистр усадил Гуровскую в кресло, предложил чаю с лимоном и осведомился:

- По отчеству как позволите вас называть?

- Казимировна. Елена Казимировна.

- Меня зовут Глеб Витальевич. Рад знакомству и благодарю за письмо. Но сразу хочу сказать вам, Елена Казимировна, о ста рублях не может быть и речи. Бога ради, не сердитесь и постарайтесь меня выслушать непредвзято. Мы сто рублей редко кому платим. Да что же тут секретиться, я - чуть больше ста получаю, а ведь к этим деньгам шел семь лет. Конечно же, окажи вы государю и охране какие-то особые услуги - мы можем обратиться с хлопотами в Санкт-Петербург, в Департамент полиции.

- О какой сумме может идти речь?

- Прежде чем я отвечу вам, сблаговолите объяснить, на какие цели вам надобны деньги?

- Надоело в нищете жить.

- Не верю.

- Почему?

- Да просто-напросто потому, что вы говорите неправду.

- Я говорю правду.

- Если вы говорите мне правду, возможны два исхода, Елена Казимировна. Первый: мы установим, что вас к нам подослали "товарищи", но сие - вряд ли, слишком вы открыто лжете. Второй: вы ничего не знаете о революционерах и пришли нас шантажировать, ибо в той среде, которую вы изъявляете желание о с в е щ а т ь, очень быстро обнаружат человека, которому, по вашим словам, "надоела нищета", и перестанут такому человеку верить. Зачем вы тогда нам? Ради какой корысти? Итак, я повторяю свой вопрос...

Гуровская перебила его нервно:

- У меня есть друг. Он голодает.

- А вы? В каких условиях живете? Где? На какие средства?

- Отец умер. Я учусь в Берлине. Мама высылает мне крохи, чтобы я могла снять мансарду и не умереть с голода.