Юлиан Семенов - Горение (полностью)

- Это вы говорите, Павел Григорьевич, вы, а не я! -. улыбнулся Беляев. - Я лишь так думаю, а вот революционеры на этом строят свою пропаганду! Неужели и дальше так пойдет, неужели мы и впредь будем жить по-азиатски лениво и внутренне зло друг к другу?!

- Именно так и будем жить! Именно так!

- Тогда ждите краха! Биржа такой инструмент который не обманешь, цена она и есть цена, приказом ее не поправишь! Объясните мне отчего все так?! Отчего?

- Будто сами не понимаете...

- Понимал бы - не спрашивал, Павел Григорьевич!

- До тех пор, - упершись взглядом в зрачки собеседника, скрипуче сказал Курлов, - пока кабинет возглавляет человек, сделавший ставку жизни на представителей одного лишь аграрного класса, до тех пор, покудова вопросы промышленности и банка видятся ему в обличий бунтаря на баррикаде или Шейлока возле банковского сейфа, не ждите никаких изменений, он выше своей головы не прыгнет... А вы - молчите, по углам шепчетесь, а мне секретная информация о вашем недовольстве приходит, и оседает эта информация в пыльных шкафах, наверх не идет, кто ж на самого себя решится бочку катить?!

Беляев невольно оглянулся; Курлов захохотал в голос:

- Соглядатаев боитесь? Пока я в л а в к е - не бойтесь, всем известен мой патронаж промышленному делу, пока могу - оберегаю вас, но ведь не вечен я, Дмитрий Георгиевич, не вечен, а паче того, бесправен, коли называть вещи своими именами.

- А мы? Марионетки. Задавлены министерствами, беззаконием, инерцией страха, дремучими традициями... Что мы можем, Павел Григорьевич? Что?

Курлов молчал, по-прежнему глядя в зрачки собеседника, словно бы гипнотизировал его, подсказывая: "А ты спроси совета, спроси, я - отвечу".

И тот спросил:

- Как надо поступать нам - пока еще можем, - дабы помочь делу в империи?

- Газеты в ваших руках, мощные газеты, Дмитрий Георгиевич, а сие - сила. Неужели нет у вас толковых людей, которые так же, как мы с вами, радеют о судьбе державы? Пусть бабахнут от души! Пусть по мне бабахнут, по министерству промышленности пусть ударят, по...

Беляев понял сразу, отчего Курлов оборвал себя:

- Вот-вот... Цензура не пустит. Главу трогать ни-ни!

- А ум зачем даден? У нас все между строк читать горазды, мы не Англия, где премьера допустимо в статье ослом назвать, ничего, кроме смеха читателей, от этого не станется, а посмеявшись вдостоль, осла повалят! Так ударьте ж! Иначе - вас вскорости стукнут, да так, что костей не соберете!

- Если нас начнуть бить, на ком империя стоять будет?

- А кого сие волнует, мой дорогой друг? Кого? Нас в мир пускают ненадолго, свое б отжить, а там - хоть потоп! Не вздумайте на меня ссылаться, но, сдается мне, этой осенью правительство намерено такие налоги с вас взвинтить, что не очухаетесь!

- Так ведь будем вынуждены понизить оклады рабочим, выйдет бунт!

- Во-первых, не позволят вам понижать оклады, с чернью намерены заигрывать, пугать вас ею, а потом, сейчас армия оклемалась, харчат неплохо, станет стрелять, не девятьсот пятый год, слава богу! Во-вторых, коли шелохнетесь хоть в малости, сами ж и окажетесь во всем виновными, вы знаете, как у нас умеют находить козлов отпущенья. Вы - в углу. Загнаны и заперты. Но - молчите. А впрочем, что ж это я, право?! Пока при деле, оклад содержания платят, есть ли резон вас агитировать, Дмитрий Георгиевич?

- Есть, оттого что вперед думаете, - ответил Беляев. - Только вот беда: поговорили случаем, да и разнесло разными ветрами...

- Понадобится нужда во встрече, звоните доктору Бадмаеву, я у него лечусь, поспособствует... И не ведите вы, бога ради, разговоров при секретарях, они ж на содержании у нас! Мало вам клубов, где можно обо всем перемолвиться?

- Там тоже трудно, - вздохнул Беляев. - Мне Гучков сказал, что в Английском клубе все лакеи - от вас, о с в е щ а ю т октябристов, меня в том числе.

- Ну уж и "все"! - улыбнулся Курлов. - Вы нашу мощь не преувеличивайте, себя особенно не пугайте, мы тоже по смете живем, а она далеко не бездонна... Но вообще-то верно, освещают всех октябристов, поди, нарушь указание премьера! Составьте-ка вы, покуда еще не поздно, записку о положении в промышленности на высочайшее имя. И называйте вещи своими именами: да, именно правительство совершенно не радеет об индустриальном деле, да, именно исполнительная власть никак не думает о стратегии промышленного развития империи - до сих пор своих рельсов не хватает, станки волочем из-за моря, швейную машинку и ту не умеем произвесть; Путилов чуть не плакал, рассказывая, как сметное управление министерства режет ему оклады содержания для наиболее головастых инженеров, требует от него, чтоб он за место платил и за время, отсиженное на оном, а не за идею. А дымная англичанка платит за мысль, пусть господин инженер хоть и вовсе на фабрике не появляется! Вот вы по чем шандарахните, милый мой человек... И найдите ход в Царское Село, не вздумайте пускать через кабинет, я это ваше обращение первым же и похерю, мои службы зубасты, не я - над ними, а они надо мною, коли правде смотреть в глаза.

...Через два дня Бадмаев сообщил: зашевелились; Беляев, будучи человеком высокоторговым, никому и словом не обмолвился, от кого пришла к нему и д е я; начал катить бочку на кабинет министров; пошел шорох: "Столыпин засиделся, помещик, не понимает нужд промышленности, а урок японской катастрофы доказал без чугуна, стали и железных дорог самая сытая армия обречена на разгром; пора менять; называют фамилию преемника - Александр Иванович Гучков; после столыпинского ультиматума ушел в отставку с поста председателя Государственной думы, затаил обиду на бывшего друга, а человек большой силы и мужества, этот может повести за собою кабинет..."

...Получив такого рода информацию, Курлов задействовал своего партнера по биржевым операциям, нефтяника Георгия Александровича Манташева. Вместе с Бадмаевым они думали о дальневосточном стомиллионном проекте, такой слова лишнего не скажет, ибо тот лишь болтает, у кого за душой одни эмоции и никакого реального интереса; тот, кто знает свою выгоду - близкую или дальнюю, - будет молчать, хоть пытай... "Главное - запутать", как советовал Рачковский"

Брат Спиридона Асланова был моложе его на три года; звали его Богдан; работал в компании Манташева; поскольку прекрасно знал персидский и французский языки, часто выезжал за границу с деликатными поручениями; оплату получал ш т у ч н у ю.

Он то и окликнул Богрова на улице, когда тот выходил из пансионата мадам Лефевр, у которой семья киевского адвоката обычно останавливалась с января по апрель.

Богров отчего-то испугался, увидав продолговатое, асимметричное, иссиня-бледное лицо с громадными, в ы в а л и в а ю щ и м и с я глазами.

- У меня письмо вам, - сказал Асланов, - от Николая Николаевича.