Юлиан Семенов - Горение (полностью)

Ноттен покачал головой и с м о г улыбнуться.

- Согласитесь, - настойчиво повторил Глазов. - Если вы пришли в революцию не в бирюльки играть, а бороться, - согласитесь. Запомните адрес Матушевского: Волчья улица, дом пять. Матушевский - социал-демократ, знакомый Елены Казимировны. Вы ему скажите правду, скажите, что были арестованы и согласились работать на подполковника Владимира Ивановича Шевякова. Понятно? Когда будете туда идти, имейте в виду: за вами могут следить. Вас окружат людьми Шевякова, ваши добрые знакомцы станут отныне доносить ему о каждом вашем шаге, слове, поступке. Двойников мы уничтожаем. Революционеры - тоже. Если вы скажете Шевякову о моем предложении, он в силу своей духовной структуры вам не поверит, он о б я з а н поверить мне. Это вам, видимо, ясно?

- Это мне ясно совершенно. Однако, если Матушевский спросит, кто дал рекомендацию согласиться служить охране, что мне ответить?

- Ротмистр Глазов, ответите, Глеб Витальевич, дал вам такую рекомендацию.

- А коли откажусь?

- Тоже путь. Подержат вас с Гуровской в тюрьме, дадут три года ссылки, сбежите через годик, коли не прикончат, станете в Швейцарии жить. Ежели все же решите отказаться, адрес Матушевского забудьте, ладно? Его ищут.

- Я вам вот что скажу, ротмистр. Не надо считать, что перед вами сидит ничего не понимающий человек. Вернется ваш подполковник, я что, так-таки прямо ему и отвечу: "Согласен"? Он ведь мне ничего не предлагал!

- Тише. Хорошо мыслите, Ноттен, очень рапирно, я бы сказал, мыслите.

- И потом - какая будет выгода революции, согласись я с вашим предложением?

- Большая.

- Именно?

- Революционеры будут знать, чего мы хотим, кем интересуемся, что замышляем. Коли согласитесь, я дам вам пистолетик. Он хоть и дамский, но с двадцати шагов бьет наповал. Увидите слежку, поймете, что привели за собой филеров к Матушевскому - бейте. Последнюю пулю советую оставить себе: за убийство филера вас повесят. Это противно: большинство обреченных превращаются в слезливых, безнравственных животных. Последнее - он, кажется, идет - кличку себе возьмете "Красовский". Запомнили? Со мной встреч не ищите - найду сам, если что-то надо будет передать товарищам.

- Красовский? Есть профессор Красовский, - заметил Ноттен.

- Есть.

- Бред какой-то, - сказал Ноттен. - Ничего не понимаю.

- Что ж тут не понимать? Все ясно, как божий день: попались по дурости, потому что кустарем работать глупо. Надо искать выход. Вы бы его не нашли, не будь здесь меня.

- Какой вам-то смысл?

- Каждому свое.

- Что же "ваше"?

- Не обо мне речь. Я свое знаю. О себе подумайте. Сейчас в изящной словесности трудно: даровитых много, и все вокруг жареного вьются. Но все же Словацкий - один, Горький - один, Сенкевич - один. И все. Личностью себя проявить в литературе не так-то просто. А то, что я предлагаю, - ого! Грохот пройдет по миру, имя на скрижали занесут. Только торопиться не следует. И мое имя - в контексте нашего разговора - поминать никогда не надо. Погубите вы этим меня, заживо убьете. А его имя, Шевякова, - поминайте. Таких, как он, Глазов прислушался, - надо жать к ногтю. Тише...

Шевяков вошел хмурый, с пачкой папирос в руке:

- Вы унтера Кацинского присылали ко мне за табаком?

- Да, - ответил Глазов, подняв глаза. Он сразу же увидел красноту на лбу подполковника (хорошо еще не шишка, он ему дверью-то от души з а е х а л), закашлялся, чтобы сдержать смех. Спрятав ножичек в карман, не переставая кашлять, Глазов сказал: - Мы тут с Владимиром Карловичем побеседовали дружески - я думаю, он ваше предложение примет. Как, Владимир Карлович? Ради любимой женщины, а?

Тот снова начал терзать руки, потом уронил голову на грудь - дурак не поймет, что играет, ответил тихо:

- Я должен подумать.

После того, как "Красовский" ушел, Шевяков потянулся к внутреннему телефонному аппарату, но Глазов остановил его:

- Не надо.

- То есть как?

- Вы же видели его. Спугнете человека - получите двойника. Второй раз всю идею со своей торопливостью испортите. А сие - непоправимо. Завтра обложите его, куда он денется?

Глазов играл свою игру - если он, именно он, возьмет Дзержинского и директор Департамента полиции Лопухин узнает об атом, тогда можно проситься на прием, тогда придет время умно п р о д а т ь свои разноцветные папочки интеллигентному человеку - тот оценит.

Один Матушевский или даже вместе с Тшедецкой ему не так нужны; сейчас ему надобен Дзержинский. Только не переторопить события - тогда н а д о л г о ничего не будет. О его личной охоте за Дзержинским не знает никто; он с Шевяковым сейчас, он открыт для коллеги, он помогает ему типографию с т а в и т ь, новое дело д у т ь. Но сам он ждет Дзержинского: сорвется там - отломится здесь. Ждать, словом, надо, ждать, таиться, играть, хитрить, будь все трижды неладно!

- Я к пану Матушевскому, - тихо шепнул Ноттен в глухую дверь, - я Владимир Нот...

- Вы ошиблись, милостивый государь, - ответил Матушевский, стремительно глянув на Дзержинского, который стоял рядом (только-только вернулись с заседания, неужели всех взяли?!). - Здесь нет никакого Матушевского.

- Послушайте, пожалуйста, - продолжал шептать Ноттен. - Я - Ноттен, писатель Ноттен...

- Впусти, - шепнул Дзержинский.

- Надо сжечь прокламации. Там прокламации, - таким же быстрым шепотом ответил Матушевский.

- Впусти, - повторил Дзержинский, кончив рассматривать Ноттена в хитрую дверную дырочку. - По-моему, он один.

"Перехватив" на пустынной улице Гуровскую, которая чуть лишь не за полночь распрощалась с Альдоной Булгак (Дзержинский так и не появился в доме, где остановилась сестра, вопреки ожиданиям охранки, а если бы и появился, Елена Казимировна была намерена ему во всем открыться, предупредить об опасности и спросить, как ей вести себя с жандармами на будущее), Шевяков решил провести с нею решающую беседу до того, как она встретит Ноттена - чем черт не шутит, вдруг поэтишко брякнет?

Шевяков привез удивленную Елену Казимировну во двор маленького коттеджа, пропустил Гуровскую в темную переднюю, провел через большой зал, освещенный одной лишь свечой, в кабинет. Тут он принимал агентуру, на которую было решено с т а в и т ь. Обставлена его конспиративная квартира была странно: мебель карельской березы, хрупкая, светлая, была явно чужеродной здесь, место ей в девичьей комнате, а не у полицейского чина, но выбирать Шевякову не приходилось: после очередного погрома вывезли из дома купца Гирша, потом уголовные арестанты отремонтировали поломанные стулья в тюремной столярной мастерской, и ночью гарнитур был привезен сюда. Шевякову гарнитур нравился он любил маленькие и хрупкие вещи.

- Присаживайтесь, Елена Казимировна. Теперь мы с вами здесь будем встречаться, чего ж народу возле Охранного отделения глаза мозолить - глядишь, кто знакомый увидит. Записку о ваших берлинских "товарищах" мы еще раз прочитали, сравнили с тем, что у нас есть, хорошая вышла записочка, все сходится, - Шевяков достал из секретера деньги, положил их на столик перед Гуровской, кашлянул. - Здесь пятьдесят рублей. Аванс, так сказать, несмотря на досадную неудачу с Дзержинским.