Юлиан Семенов - Горение (полностью)

- Пан Норовский, я хочу дать вам совет, - тихо сказал Зирах и, взяв из папки тоненькую линеечку, начал ударять ею в такт своим словам по зеленому сукну стола. - Вы не в том возрасте, когда можно позволять себе роскошь ссориться с властями. У вас четверо внуков. Их отец умер. Мать безумна, и вам приходится довольно много платить за ее содержание в доме убогих. Я читал ее скорбный лист - на выздоровление надежды нет. Я точен, не так ли? Хорошо, что вы не стали возражать. Власть есть власть, пан Норовский. Мы можем всё. Согласны? Всё! Доманский одинок и молод, мера его ответственности одна, ваша совсем иная. Он вправе мечтать, а вам следует думать. О хлебе насущном для внуков.

- И убогой дочери, - добавил Дрешновский.

- Словом, мы просим вас сообщать все, что вы знаете, и особенно то, что сможете узнать о намерениях, друзьях и - финансовых средствах Доманского. У нас есть основания предполагать, что он принадлежит к союзу анархистов, а наша монархия входит в международную конвенцию по борьбе с ними.

- Это ложь.

- Это правда! - воскликнул Дрешновский.

Зирах поднял руки, словно в плен сдавался:

- Как говорят в боксе? "Угол"? В угол, господа, в угол! Я буду рад, пан Норовский, если вы поможете нам опровергнуть эти подозрения. Если же вы решите уклониться - мы вправе посчитать вас сообщником Доманского. Со сводом законов знакомы?

- Нет.

- Напрасно. Каждый свой поступок, каждый шаг, любое намерение человек обязан проверять, соотносясь со статьями законоположения. Вот, извольте, параграф сорок девятый: "пособничество, укрывательство или несообщение властям о деятельности государственного преступника карается заточением в крепость на срок от шести месяцев до двух с половиной лет". Накиньте следствие - месяцев семь. Плохо, очень плохо, пан Норовский. Внуки за это время погибнут. Что поделаешь: когда идет поезд, надо соблюдать правила безопасности. Власть - тот же поезд. Благодарю вас за то, что нашли время прийти. Мы ждем вашего ответа на этой неделе, - Зирах открыл стол, достал оттуда коробку конфет и протянул Норовскому. - А это шоколад для ваших малышей. Не отказывайтесь, я сам скоро буду дедом.

Норовский вошел в квартиру запыхавшись. В комнате, где обедали, стол был отодвинут в угол, стулья сложены на кухне, а посредине, усадив на спину трех мал мала меньше - внуков, Дзержинский изображал лошадь; старший, Яцек, размахивал над головой веревкой, на которой дед развешивал стираное белье.

- У нас цирк! - крикнул Яцек и стеганул Дзержинского. - Поднимайся на копыта! Я что сказал?!

Норовский прислонился к косяку - бледный до синевы. Яцек растерянно посмотрел на Дзержинского, подошел к деду, взял его за руку, потеребил пальцы. Норовский, опустившись на колени, обнял мальчика и прижал к себе.

Мальчик увидал в кармане деда плоскую длинную коробку конфет.

- Деда шоколад принес! - закричал он.

- Это не шоколад, - ответил Норовский, - это гадость, пойди выброси в ведро.

- Я же видал такие коробки в витринах, дед...

- Выброси в ведро, - повторил Норовский.

Яцек взял коробку, прижал ее к груди и вышел на кухню. Слышно было, как коробка ударилась об оцинкованную жесть мусорного ведра. Мальчик вернулся в комнату - нахохлившийся, как воробышек.

- Наездники, марш в кроватки! Спать! - сказал Дзержинский. - Деда устал, у него сердечко болит!

Он поднял Яцека на руки, шепнул:

- Ты у нас старший, смотри, чтобы маленькие на бочок легли и не шалили, ладно? А я дедушку чаем напою и дам ему лекарства.

Дети ушли - тихие, испуганные.

- Что? - спросил Дзержинский. - Плохо? Пойдемте, чай горячий еще, мы давно вас ждем.

- Утром оставался суп в тагане.

- Мы и его съели, и на завтра сварили. Давайте руку. Пальцы-то ледяные. Где запропастились? Я Франтишка просил поехать в больницу, решил, не у Марыси ли вы. Пошли на кухню.

Норовский сел у плиты, обхватил стакан плоскими пальцами, в которые навечно въелась типографская краска, согнулся над шатким кухонным столом, голову опустил на грудь.

- Может, достать капель? - спросил Дзержинский. - Вы очень бледны.

- Ничего. Пройдет. Надо согреться.

- Пейте чай.

- Я пью.

- Наколоть сахара? Я принес головку сахара. Хотите?

- Что, денег достали?

- Нет. Мне подарили. Когда начинает болеть грудь, надо делать жженый сахар. Сейчас я здоров - мальчикам принес.

- Что у вас с грудью?

- Меня посадили первый раз, когда было девятнадцать, и сильно избили. Я очнулся на полу и почувствовал, будто к плитам примерз. Вот с тех пор. Вы пейте, пейте...

- Не устали с детьми?

- Ну что вы! Они у вас чудные. Я завидую вам.

- Не надо завидовать...

- Я добро.

- Не верю. Зависть - всегда плохо.

- Нет. Добрая зависть помогает миру обновлять самое себя. Это не соперничество, не состязание, это новое качество, это чисто. - Дзержинский подвинул старику стакан чая и ванильные сухари. - В будущем - хочу верить зависть исчезнет. Мне кажется, зависть - приобретенное человеком качество, это не врожденное; это от неравенства, трусости, забитости, от тьмы.

- Сколько вам?

- Двадцать семь.

- Что?!

- Двадцать семь.

- Смотритесь на все сорок.

- Устал. Отдохну - снова буду самим собой.

- Все проходит, кроме усталости.

Дзержинский улыбнулся:

- Можно заносить на скрижали.

Норовский сжал стакан, задержал его у рта, потом с размаху бросил его об пол; высверкнуло быстрым сине-красно-белым.

- Я был в полиции, Доманский. Они хотят, чтобы я стал мерзавцем.

"Дорогая Альдона!

Спасибо за твои сердечные слова. Действительно, я чувствую себя довольно плохо. Хуже всего то, что на меня теперь нашла апатия и мне не хочется ничего делать. Единственно, о чем я мечтаю, это о том, чтобы выехать куда-нибудь в деревню, но это лишь мечты, - я должен оставаться здесь и продолжать свою жизнь. Никто меня к этому не понуждает, это лишь моя внутренняя потребность. Жизнь отняла у меня в борьбе одно за другим почти все, что я вынес из дома, из семьи, со школьной скамьи, и осталась во мне лишь одна пружина воли, которая толкает меня с неумолимой силой... Крепко поцелуй от меня деток своих. Тебя также крепко целую. С каким наслаждением я обнял бы наши леса и луга, дом, сосны во дворе и в саду и все наши родные места! по если я вернусь, то ведь и они не такие, как прежде, и я так изменился. Столько лет прошло, столько лет жизни, страданий, радостей и горя... Будьте здоровы. Крепко вас обнимаю.

Ваш тот же".

...Дзержинский письмо не подписал, потому что опустил его в ящик уже на территории Варшавской губернии, перейдя нелегально границу - в который уже раз...

Шевяков предложил Глазову присесть, достал из ящика стола пачку сигарет:

- Попробуйте, Глеб Витальевич, германские. Гартинг прислал в подарок. Дарить начал, - усмехнулся Шевяков. - Это хорошо, когда дарят - силу, значит, признали. В России слабым не дарят.