Юлиан Семенов - Горение (полностью)

- Я бы считал недостойным - ни себя, ни вас - отвечать неправду. Конечно, в Штирнере есть то, что должно отталкивать от него людей воистину сильных и убежденных. Но учтите, он появился в атмосфере германской инертности и дисциплинированной затхлости, когда кто-то должен был выбросить лозунг "силы" - иной бы не приняли просто-напросто. Поэтому, критикуя ряд его положений, подавляющее множество - особенно касающееся порочности частной собственности я не могу не принять. Человеку разум дан для того, чтобы отделять злаки от плевелов.

- Я рад, что вы ответили именно так, Петр Алексеевич, потому что ряд ваших товарищей, поступая по Штирнеру, отвергают Штирнера, и получается неискренность, нечестность получается, рождается недоверие.

- Кто поступает по Штирнеру?

- Анархисты, работающие в Польше, анархисты-интернационалисты...

- Не могу поверить, товарищ Юзеф, не могу поверить. Факты. Я фактам верю.

Дзержинский всем строем разговора подводил Кропоткина именно к этому вопросу. Достав из кармана прокламацию "анархистов-коммунистов", он протянул ее князю.

Тот, сменив очки, прочитал вслух:

- "Товарищи! В борьбе с царскими палачами доступен любой метод - "око за око, зуб за зуб"! Лишь одно может поколебать их - жестокая борьба не на жизнь, а на смерть, борьба, в которой нам дозволено все, террор, страх, ужас. Поняв нашу таинственную, могучую силу, тираны затрепещут. Объединяйтесь в "тройки карателей"! Искры вашего отчаянья разожгут пожар всеобщей революции!"

Кропоткин вернул прокламацию Дзержинскому, подавил вздох:

- К революции ведь зовут...

- Это не ответ, Петр Алексеевич. Это звучит, как оправдание целого при порицании части.

- Что ж мне, в газеты письмо напечатать?! Публично выступить против авторов этой прокламации?! Разброд внести и раскол?! Так прикажете поступить?

- Анархия предполагает отсутствие любой революционной организации, - мягко улыбнулся Дзержинский, поняв трудность положения собеседника. - Можно ведь и не выступать в прессе, можно иначе повлиять на горячие головы, собрать на организационное совещание, разъяснить, что не тоже давать в руки палачам материал для обвинительного приговора тысячам тех революционеров, которые не разделяют убеждений товарищей анархистов.

С организацией у анархистов было плохо - Дзержинский ударил в больное место.

- Я не считаю истинными революционерами, - раздражаясь, ответил Кропоткин, - книжников и талмудистов, библиотечных доктринеров.

- Статистика между тем говорит, что царизм держит в тюрьмах и ссылках больше всего именно "библиотечных революционеров", то есть нас, социал-демократов, Петр Алексеевич.

Кропоткин повторил упрямо:

- Товарищ Юзеф, революцию в белых перчатках не свершишь.

Дзержинский сразу же вспомнил тайгу, Лену, быстрое ее, литое течение, юное лицо Миши Сладкопевцева, эти же самые его слова, даже интонация похожа, и понял, что дальнейший спор бесполезен - не переубедишь.

...Дверь открыла Зиночка Жуженко - к немалому для Дзержинского удивлению. Вышедший из-за ее спины Алеша Сладкопевцев, младший брат Михаила, яростно растирал мокрые волосы вафельным, дешевеньким полотенцем.

Дзержинский знал, что Михаил - после их встречи в Швейцарии - был выдан полиции, посажен в тюрьму, этапирован в Архангельскую губернию, встретил там брата, помог ему бежать. Алексей был как близнец Миши, только еще более тощим, глаза, окруженные черными кругами, лучились искренностью, добротою и открытостью.

- Здравствуй, Феликс, здравствуй, друг! Что удивляешься? Зиночка - моя подруга. Видишь - могут же мирно жить эсдеки с эсерами. - Он засмеялся, обнял Дзержинского, провел его в маленькую, светлую мансарду, откуда открывался вид на Париж - крыши, крыши, сколько же одинаковых крыш в этом сказочном городе?! - Зинуля, соорудишь нам чая, да? Ты голоден, Феликс? Зинуля, у нас что-нибудь осталось от вчерашнего пиршества? Вчера приходили Савинков и Чернов, отмечали удачу... - Он оборвал себя, как Михаил год назад при встрече в Женеве, на берегу озера.

"От меня секреты, а от Зины Жуженко, моего товарища по партии, секретов нет, - обиженно, чувствуя при этом, что обида эта не случайная, досадная, а какая-то более глубокая, тревожная, что ли, подумал Дзержинский. - Игра в конспирацию хуже, чем ее отсутствие".

- Ты бы хоть таиться научился толком, Алеша! Если бы я ставил своей целью знать причину вашего с Черновым торжества, если бы это нам было надобно, подчеркнул Дзержинский, - мы бы это узнали от Зиночки - как социал-демократ она превыше всего чтит дисциплину, разве нет?

- Нет, - ответила Жуженко и, взяв Дзержинского под руку, повела к столу, для женщины, даже революционерки, любимый человек превыше дисциплины.

- Что ж, хорошо, когда честно, - сказал Дзержинский, - беру обратно свои слова.

- Отчего же, слова были - в принципе - верные, - не согласился Сладкопевцев, - хоть и обидные. Ты откуда?

- Лучше спроси - куда?

- Куда?

- В распутье, - хмуро ответил Дзержинский. - Про кенигсбергский процесс все знаешь?

- Да, читал. И Зина многое рассказывала. Поздравляю тебя, Феликс, ты многое сделал для этой победы.

- Зиночка, - заметил Дзержинский, - непорядок получается, своего рода односторонность информации. Вы тогда в Берлине были, от вас не таились - а вы здесь все товарищам эсерам и выложили?

- Исправлюсь, - ответила высокая, красивая женщина и пошла на кухню собирать остатки пиршества.

- Алеша, - проводив ее взглядом, сказал Дзержинский, - ваши товарищи не ведают, что творят.

- Что ты имеешь в виду?

- Я имею в виду те брошюры и прокламации, которые были захвачены в Кенигсберге: это же подарок охранке.

Лицо Сладкопевцева внезапно ожесточилось:

- Мы не намерены менять программу в угоду охранке, Феликс!

- Значит, вы намерены и впредь печатать цареубийственную белиберду?

- Во имя этой "белиберды" товарищи идут на эшафот!

- И тащат за собой тысячи других!

- Ты упрекаешь меня в непорядочности?

- Алеша, пожалуйста, не кори меня за резкость, но я бываю на родине не в кружках террористов, которые должны избегать широких контактов, а в массе, в рабочей массе. Я вижу, что происходит, более широко, объективней, чем ты, - не в силу какой-то своей особенности, но оттого, что верю в иную доктрину, в доктрину массовую, а не индивидуальную.

- Массу должна вести личность, Феликс, а ничто так не зажигает массу, как жертвенность.

- Ты имеешь в виду убиение губернатора?

- Я имею в виду гибель наших товарищей после убиения, как ты говоришь, губернатора.

- Но это чудовищно, Алеша! Разве можно п о д п а л и в а т ь "человечиной"?! Это безнравственно, наконец! Это азарт смертников, это рулетка, а не революционная работа!

- По-твоему, кружковая болтовня о сладком будущем - лучше. Словом революцию не сделаешь.