Юлиан Семенов - Лицом к лицу

...Спасибо тебе, товарищ Альберт Фридрихс, - за тебя спасибо, за твою жизнь, ибо ты из породы наших отцов, а они были замечательными людьми, прошли трудную, но гордую жизнь и память по себе оставили высокую, ибо тот оставляет по себе память, кто не собою живет, но идеей, обращенной во благо всех. Спасибо.

(Когда книга готовилась к изданию, я узнал, что товарищ Фридрихс ушел, нет его больше с нами; память о нем, однако, вечна.)

Глава,

в которой рассказывается о провокации, вызванной, в частности, страхом перед тем, что ценности придется вернуть законному владельцу

1

...Звоню Штайну.

- Я не могу беседовать с вами, господин Семенов. - Его глухой, чеканящий голос сейчас резок, словно удар.

- Заболели?

- Здоров.

- Позвонить позже?

- Я не убежден, что вам вообще надо звонить мне...

- То есть?! - Я даже опешил, так неожиданно это было.

- Господин Семенов, вы не могли не знать, что Московское радио сообщило слушателям, будто некий Штайн из Штелле, - он сейчас чуть ли не по слогам говорит, голос дрожит, слышно, как он н а т я н у т, вот-вот сорвется, делает все, дабы затруднить поиск Янтарной комнаты и других русских культурных ценностей.

- Это ложь!

- Мне официально сообщали об этом только что!

- Кто?

- Вполне добропорядочные люди, совершенно не связанные с нашей работой.

- Вам сообщили об этом не добропорядочные люди, а обыкновенные провокаторы, господин Штайн.

- Но эти люди работают в организации, связанной с нашим радио!

- Тем хуже для вашего радио.

- Господин Семенов, я не могу им не верить, они назвали мне день и час, когда была эта передача. Там говорилось о том, что русские художники сейчас восстанавливают комнату, и в разговоре с корреспондентом прозвучала фраза о Штайне.

- Это провокация, господин Штайн, и мне горько, что вы ей поддались. Я обещаю вам связаться с Москвой и запросить официальный ответ у ответственных людей нашего радио.

...Ответ пришел через неделю: в указанные Штайном дни ни одна из радиостанций СССР не передавала никаких сообщений о Янтарной комнате. Ни разу не упоминалось имя Штайна.

...Пришло сообщение из АПН: готовят мой материал о Штайне для журнала, выходящего в ФРГ, - очень большой, с иллюстрациями.

Снова звоню к Штайну, прошу его запросить "радиолюдей" ФРГ о точной дате "передачи" из Москвы.

Через три дня он звонит мне, голос у него ликующий:

- Забудем мерзавцев! Вы были правы: они не смогли дать мне ответа! Что нового у вас?

...Кое-что новое собрал и я. Получилось это произвольно: пришел в маленький антикварный магазин русской книги в Париже; женщина - с гладко забранными волосами, аскетичная, скорбь на лице - уточнила: "Тот ли вы Семенов?" - и, получив утвердительный ответ, сразу же закаменела лицом. (Правильнее бы сказать по-толстовски - "заскучала", но уж больно это здорово, нельзя повторять великих без кавычек.)

А каменеть этой мадам было от чего. Я ходил вдоль полок с прекрасными, уникальными книгами, и доставал их, и смотрел титульные листы, а потом интересовался здешней стоимостью, и все наиболее интересные фолианты к о т и р о в а л и с ь во франках высоко, однако новая цена стояла на прежней, поставленной в московских букинистических магазинах в н а ш и д н и! А ведь дама, пока не знала, кто я, так страдала о судьбе русской культуры, так сладко бранила большевиков и иноверцев, которые травили и продолжают травить п о д л и н н о е, так уж она ахала и охала по нашему культурному наследству, оказавшемуся на Западе... А продает - что?! Воровски вывезенные с Родины книги... Незнание - простительно, хотя опасно в наш век, особенно если прилагается оно к вопросам культуры. З н а н и е такого рода, что я встретил в Париже в русском антиквариате, не просто опасно; оно - подло.

Помочь мне, понятно, дама отказалась; однако мир не без добрых людей.

Не только Штайн и барон фон Фальц-Фейн интересуются судьбою русского искусства и копают издали, всерьез. Здесь, в Париже, я получил несколько адресов; эти адреса мне передал сын русского эмигранта и француженки. Отец его погиб трагически, мать расстреляли нацисты - она была связана с социалистами, боровшимися в горах, м а к и.

- Я бы советовал вам проверить эти данные по уровню значимостей, - сказал мой новый знакомый. - И начал бы я с Хайнриха Хайма. Это юрист в Мюнхене. Был, во всяком случае, до недавнего времени. Его номер в НСДАП - 386.127. Эсэсовский номер 278.228. Имел звание штандартенфюрера, что соответствует полковничьему званию в вермахте; юрисконсульт у Мартина Бормана; отвечал за все акции рейхсляйтера в сфере искусства. Следующим я бы назвал профессора Герберта Янкуна. Рожден восьмого августа девятьсот пятого года; принадлежал к числу "кружка друзей рейхсфюрера СС Гиммлера". Эсэсовский номер этого профессора 294.689. Именно он занимался грабежом тех музеев Советской России, где хранились экспонаты, связанные с первобытной и античной культурой, до недавнего времени работал в Геттингене. В отличие от профессора фон Андрэ, о котором вы писали в корреспонденции о Штайне, он не очень-то скрывал свое прошлое. Конечно, если бы можно было отыскать следы Эбергарда Фрайхера фон Кюнсберга...

- Какие у вас есть о нем данные?

- Шеф особой зондеркоманды Риббентропа... Именно он и занимался вывозом Янтарной комнаты...

- Это я знаю. Меня интересует место и дата рождения, номер партийного билета... Родственники... Ближайшие друзья...

- Место рождения неизвестно. Дата - сентябрь 1909 года. Номер в СС - 1552. В сорок пятом году скрылся. Адреса родных неизвестны. Друзей не имел.

- Избыточно полная информация.

Собеседник хмыкнул, ткнул пальцем в последнюю фамилию:

- Гельмут фон Хуммель является и поныне адвокатом в Баварии, в Мюнхене. Думаю, что этого можно отыскать. С сорок четвертого года он отвечал за тайные депо в Баварии и Австрии, где складировались культурные ценности...

- Спасибо. Я начну поиск вместе с моими друзьями в ФРГ. Только ответьте на вопрос: что подвигло вас на это? Отчего вы передали мне имена и адреса этих людей?

Он прикрыл глаза пальцами:

- Я прочитаю вам несколько абзацев. "...Я два месяца ждал того, что должно произойти сегодня утром. У меня было достаточно времени подготовиться к этому, но так как я неверующий, я не углублялся в мысли о смерти, я склонен скорее смотреть на себя как на лист, оторвавшийся от ветки, - он падает на землю, чтобы удобрить почву. Качество почвы зависит от качества листьев... Простите мне горе, которое я вам причинил. Я теперь все думаю о том, что вы потеряете сына, который давал вам больше горя, чем радости... Если представится возможность, передайте моим ученикам через педагога, который меня заменяет, что я много думал о последней сцене "Эгмонта" Гете..."