Юлиан Семенов - Лицом к лицу

Действительно, профессор Роде знал вес о судьбе Янтарной комнаты, но молчал, не говорил ни слова, хотя люди, помнившие его в те месяцы, утверждали, что он был на грани признания; что-то мешало ему открыться, тяготило изнутри, страшило, он хранил в себе тайну, метался...

Его гибель была угодна тем, кто обрубает следы, тем, кто и по сей день занят укрывательством краденого.

Кто эти люди?

Действительно, загадочно сообщение о том, что в шахте "Б" "Виттекинд" по прошествии трех месяцев после окончания воины жили "бывшие узники". Отчего они не ушли из подземелья? Да и потом, чья это версия, что те, кого увидали офицеры английского представителя Этткинда, были "узниками"? Не есть ли это дезинформация? А кто был в ней - тогда еще, в августе сорок пятого заинтересован?

А взрывы, засыпавшие шахту? Произошли-то ведь они после того, как часть ящиков была тайком поднята и вывезена из Фольприхаузена англичанами.

Кем? Куда?

(Доктор Колер передал мне фотографии, сделанные в марте - апреле сорок пятого: нацисты прячут ящики с награбленными ценностями в лесу, неподалеку от маленького городка в Саксонии или Тюрингии. Адъютант гауляйтера Мучмана, здравствующий и поныне нацист Саксе из Кобленца, знает, что это за город, но он не сказал, да и не скажет правды. А ведь это так важно узнать: в Тюрингии или Саксонии прятали награбленное, ибо тогда версия о том, что машины швейцарского Красного Креста вывезли нечто из Саксонии, которая, согласно Ялтинскому соглашению, становилась советской зоной оккупации, в Ганновер, который отходил англичанам, перестает быть версией, но становится абсолютной правдой. Идти на такого рода рискованную акцию нацисты могли только во имя чего-то крайне важного, во имя высшей тайны рейха.)

Молчал комендант Кенигсберга генерал фон Лаш, когда фельдмаршал Паулюс спрашивал его о судьбе Янтарной комнаты, молчал наглухо, а ведь прошло много месяцев с того дня, когда советский народ спас мир от коричневой чумы.

Молчал на процессе в Варшаве гауляйтер Восточной Пруссии и Украины гитлеровец Эрих Кох.

Но ведь живы наши герои-ветераны, герои штурма Кенигсберга, которые первыми ворвались в королевскую крепость, туда, где была депонирована Янтарная комната.

Может быть, кто-то из ветеранов отзовется? Дорога каждая мелочь, любая подробность...

Надо бы постараться исследовать путь, который прошла икона, похищенная нацистами в Тихвине и оказавшаяся затем в молельне кардинала Спэлмана в Нью-Йорке. Как она попала туда? Через какие перевалочные базы? Кто отвечал за ее транспортировку? Сколько лет продолжался ее мученический путь за океан?

А то, что пишет Уманский? Правда это? Или хорошо сделанная подстава? Если правда, то каким путем, кто, с чьей помощью продолжает грабеж и торговлю произведениями искусства, похищенными в Советском Союзе?

Здесь есть кому сбывать награбленное. Мафия служит сильным мира сего, бизнес хорошо оплачивают, сделка стоит риска.

А те люди, с которыми меня сводила жизнь за два года, что я прожил на Западе? Штайн есть Штайн, он человек убежденный, а потому - бесстрашный, но ведь сколько моих собеседников замыкались, боязливо оглядывались, переходили на шепот, начинав отвечать полунамеками, как только речь заходила о Янтарной комнате, да и вообще обо всем том культурном богатстве, которое было у нас похищено.

Страх. Здесь умеют делать страх, а что может быть ужаснее и въедливее, чем страх перед прошлым, особенно таким, какой принес с собою в мир нацизм?! Но если бы нацизм был в прошлом! Я сидел на съезде новых нацистов, на сборище НДП, в маленьком городе Кертче, съезде, который пикетировали узники нацистских концлагерей и заботливо охраняли огромные наряды полиции. Я видел и слышал, как аккуратные молодчики в черных пиджаках, белых рубашках и красных галстуках (цвета гитлеровского флага) изрыгали слова ненависти к миру, прогрессу, гуманизму, я видел и слышал, как ревело это сборище, когда докладчики взывали к "единству крови", к "почтительной памяти к прошлому", к "изоляции людей чужой национальности", к "беспощадной борьбе против коммунизма", к "походу против мирового интернационала". Это ферменты страха, который готовят загодя, но сейчас, в наши дни, словно бы кто незримый, но могущественный, грозит пальцем: "Смотрите мне! Тихо! Не высовываться! Черно-бело-красные наготове! Забыли Гитлера? Напомним! Все готово на крайний случай, все слажено и отрепетировано!"

Я помню, как на границе Австрии и Лихтенштейна остановились огромные туристские автобусы. Пассажиры - англичане, канадцы, испанцы - высыпали на пушистый снег, который шел картинно, будто на оперной сцене. Они сразу же начала играть в снежки, полная раскованность - хохот, веселье, звонкие голоса, шутки. И только туристы, прилетевшие из Чили, вышли из своего автобуса медленно; их внимательно пересчитал мужчина в строгом сером пальто, отметил что-то в своем блокнотике и отдал негромкую команду. Но люди не бросились играть в снежки, как другие, они стояли кучкой, переглядывались, и не было улыбок на их лицах, одно лишь испуганное ожидание... Страх... Фашизм - это страх.

И мне тогда, на заснеженной границе в горах, до боли в сердце вспомнился первый летний месяц в Чили, январь, и ослепительное солнце, и зной, и улицы Сантьяго, и мелодии песен, и открытые, улыбчивые лица людей - прекрасная пора Народного Единства, пора свободы, братства, доверия друг к другу, великолепная пора Человечности и Бесстрашия.

О трагедии в Чили, о расстреле моих друзей, о гибели товарища Альенде я узнал в Мадриде, когда еще там царил страх, рожденный "братом" фюрера, генералиссимусом Франко. Я видел слезы на лицах людей - в метрополитене, в автобусах, на улицах, возле газетных киосков, - но никто не говорит открыто о своей боли по загубленной фашистами свободе, - люди боялись правды; страх...

Да, подумал я, записывая то, что предстоит делать в ближайшие месяцы, лишь опираясь на поддержку тех деятелей литературы и искусства на Западе, которые помнят, что такое фашизм, и ненавидят его, можно продолжать наш поиск.

Да, подумал я, некоторые органы прессы - вольно или невольно - стараются придать поиску оттенок сенсационности, сосредоточить максимум внимания читателей на проблеме одной лишь Янтарной комнаты, а ведь это сугубо неверно. В наших музеях похищены полотна Рембрандта и Венецианова, Рубенса и Репина, Рафаэля и Куинджи, Тинторетто, Васнецова, Левитана, Ге, Брюллова; из библиотек вывезены миллионы томов книг; ограблены архивы городов и областей, а ведь и это часть истории нашей Родины, следовательно, часть истории мировой цивилизации. Наш поиск куда как более широк, чем поиск лишь одной Янтарной комнаты, это поиск памяти.