Юлиан Семенов - Лицом к лицу

- Легко нашли? - осведомился фон Мош. - Как замок? Понравилась дорога во Франконию?

Дорога не могла не понравиться. Красная герань в окнах, толстые соломенные крыши, тяжелые темно-коричневые бачки, каркас ослепительно-белых двухэтажных уютных коттеджей являют собою олицетворение надежности; реки, не загаженные отходами фабрик; множество коней и коров на загонах в полях - живой, красивый кусочек старины, а нет ничего лучшего, чем сказать приятное о стране ее гражданину.

...Вообще встречи с партнерами такого уровня подобны игре в бильярд: тебя спросили - ты ответил; "п и р а м и д а" разбита, шар в лузе, "с в о я к" отведен к борту, делайте вашу игру! (Не зря, видно, Маяковский именно за бильярдом находил успокоение от ежедневного литературного каратэ, где все приемы дозволены.)

Господин фон Мош выразил удовлетворение визитом первого советского журналиста в Ансбах, спросил, что я знаю о Франконии, ее старинных городах; "у нас есть селения, где ничего не тронуто, начиная с шестнадцатого века, это надо посмотреть, мы почитаем за высокую честь охранять памятники, хотя далеко не всем жителям этих п а м я т н и к о в может нравиться теснота улиц и трудности с жильем, однако туризм многое окупает".

Затем мы перешли к существу вопроса.

- Да, ситуация с замком Кольмберг довольно сложная, - сказал фон Мош. - По весьма приблизительным подсчетам, в реконструкцию этого исторического памятника, некогда принадлежавшего послу Германии Фореджу, ныне вложено не менее пятнадцати миллионов марок, и не нами, - такие деньги практически невозможно выбить у правительства, - а новым хозяином замка господином Унбехавеном.

- У вас есть какие-либо материалы о господине Унбехавене?

- Нет, - быстро ответил молодой внешнеполитический советник, - мы не располагаем о нем сколько-нибудь достоверной информацией.

- Разве что одна довольно любопытная деталь, - словно бы не заметив чрезмерной категоричности своего молодого советника, сказал фон Мош. - Перед тем как приобрести замок у господина Эрла Фореджа - сына посла и племянника профессора Адальберта Фореджа из Эрлангена, - господин Унбехавен работал простым дорожным мастером... Я понимаю, прилежно работая, отказывая себе во всем, можно скопить хорошую сумму, но пятнадцать миллионов...

- А нельзя ли запросить от господина Унбехавена отчет о том, как он собрал такую сумму?

- Никто не может заставить его ответить на этот вопрос. Если бы он уклонялся от налогов, не платил за квартиру, воду, отопление или телефон, мы бы могли обратиться в суд. А чем мы сейчас обоснуем наше требование дать отчет о его миллионах?

- Наследник посла Фореджа, его сын Эрл, видимо, сильно нуждается, если пошел на продажу замка?

- Нет, Форедж-младший - весьма влиятельный человек... Вполне состоятельный... У него есть и сестра, но она, увы, в доме умалишенных... Как вы понимаете, дядя Адальберт, профессор теологии Эрлангенского университета, скорее всего откажется от встречи с вами - в силу своего прошлого...

Молодой советник прибавил:

- Ах, эти б ы в ш и е.

- Вы намерены посетить Кольмберг? - спросил фон Мош.

- Обязательно.

- Я бы не сказал, что ваш немецкий вполне совершенен, - заметил бургомистр.

- Он чудовищен, - уточнил я, - мне приходится нарабатывать язык практикой, но я как-нибудь обойдусь английским.

- Я бы не рекомендовал афишировать дело, из-за которого приехали, - после паузы сказал фон Мош.

Потом он легко поднялся, отошел к маленькому столику, где был кофе, подарил мне альбом о городах Франконии, и мы приступили к заключительной части беседы, "протокольной", как иногда ее называют: погода, дети, театральные постановки, пара шуток, пожелание успехов и страстное уверение в необходимости повторных встреч - в самое же ближайшее время.

На пороге кабинета фон Мош, пожав мне руку, легко пробросил:

- Вы знаете мой телефон, в случае какой-либо нужды звоните до пяти, езды в Кольмберг - полчаса, в секретариате работают компетентные люди, вам окажут необходимую помощь. Всего хорошего, приятной поездки...

4

...Замок я увидел издали; он возвышался на пригорке - типично германская крепость, командная высота; дорога п р о с т р е л и в а е т с я, старая дорога, мало таких осталось, в ней видно былое; начинает играть п р и м ы с л и в а н и е, возникают картины средневековья, затаенности, ночного мрака, когда вокруг - ни огонька; также зримо предстают воображению времена того чудовищного, совсем недавнего средневековья, когда сюда поднимались грузовики с засиненными фарами, чтобы не было видно сверху летчикам союзных держав, а в этих крытых грузовиках с эсэсовскими номерами были ящики, причем далеко не все эти ящики были маркированы: конспирация начинается с малого; и были в этих ящиках картины и иконы, похищенные в музеях Советского Союза, и переправлял их в этот замок один из бывших владельцев, ныне профессор теологии (какое кощунство!), а в прошлом эсэсовец Адальберт Форедж. Можно представить себе, сколь часто он приезжал сюда с Восточного фронта, сопровождая рейхсминистра Розенберга и других гитлеровских бонз! (Не исключено, кстати, что в замок наведывался и Геринг - "интеллектуал, истинный ценитель прекрасного, страстный борец за светозарные идеалы новой национал-социалистической культуры", писали о нем в газетах НСДАП.)

Маленькая деревенька, над которой возвышается замок, тоже называется Кольмберг. В ней я смог угадать черты тех селений, которые помню по сорок пятому году, когда жил, мальчишкой еще, в доме, где останавливаюсь комбриг Константин Корнеевич Лесин и его жена, военврач Галина Ильинична, в Рамсдорфе, что под Берлином.

Деревенский аккуратненький ресторанчик, где можно (по правилам здешнего ГАИ) выпить кружку баварского пива, присев за столик рядом с громадноруким крестьянином, - то место, с которого следует начать подход к замку.

- К вам можно? - спросил я.

- Присаживайтесь, - ответил крестьянин, одетый в рабочий джинсовый костюм, удобную (но при этом щегольскую) шапочку и ярко-желтые короткие сапожки.

(Эстетика рабочей одежды здесь - практика торговли, которая просто-напросто разорит фирму, поставляющую неходовой товар. На Западе я постоянно встречал юношей и девушек в дешевеньких рубашках, на которых были портреты известных актеров и политиков. Фирмы постоянно думают, как з а б р а т ь у людей деньги.)

...Немец, как и русский, весьма п о с т е п е н е н в знакомстве и первом разговоре. В первую очередь, понятно, это относится к крестьянину, который от рождения чурается всякого рода чрезмерных резкостей; идет это, видимо, от того, что с детства приходится принимать теленка, ягнят, поросят, а роды, причастность к ним - штука совершенно особая, резкостей не терпящая; прежде всего спокойствие, постепенность. Да и обработка поля - не нынешняя, рассчитанная по графику, а прежняя, когда хлебопашец шел за конем, - также олицетворялась постепенностью; понятие "шаг за шагом" принадлежит земле, но не городу с его машинной техникой. Я не намерен выступать адептом крестьянской идеологии, но силюсь понять предмет постепенности, оценить скоростные разности города и деревни, подумать над этой новой проблемой эпохи НТР. Произошел любопытный парадокс: в космосе люди куда как более уверены в скорости и движениях, чем многие сограждане, сидящие за рулем. Только-только "впрыгнули" в "автоэпоху", как НТР понудила идти в небеса, обживать их; а ведь ильфо-петровский пешеход так и не успел толком привыкнуть к авто; жмет на красный свет; бежит под машину, особенно старушки в этом марафоне отличаются. Впрочем, стоит понаблюдать, как относятся к технике молодые и как - старые; родившиеся после пятидесятого года, когда в каждом доме появился ТВ и транзистор, привычны к технике, смелы с нею, а я до сих пор с ужасом нажимаю на кнопки и клавиши приемника, опасаясь его испортить, ибо телевизор впервые увидал в 1951 году, двадцати лет от роду, то есть будучи уже человеком со вполне сложившимися стереотипами восприятия и поведения. Постепенность в наш век, думаю, штука нужная, ибо стало аксиомой, что в минуты резких сломов привычного требуется исключительное напряжение наших душевных резервов, находившихся перед тем в состоянии покоя и равновесия. Впрочем, слишком уж "постепенная постепенность" также опасна: нетерпение может перегореть, обернувшись равнодушием - в лучшем случае, холодным цинизмом - в худшем.