Юлиан Семенов - Майор Вихрь

- Вы писатель.

- А мало ли писателей в Германии?! Какого черта вы пришли ко мне?!

- В Германии мало писателей. Один из них - это вы. Те, остальные - не писатели.

- Милый Тромп, - улыбнулся Трауб, - я не смогу выполнить вашей просьбы. Я был полезен вам в той мере, в которой ощущал свою возможность помогать вам. Дальше начинается полицейский роман, а я писал психологические драмы, настоянные на сексуальных проблемах. А с тех пор как фюрер решил, что сексуальные проблемы разлагают будущее нации - ее молодежь, я стал писать нудные газетные корреспонденции.

- Будет очень плохо, если вы откажетесь. Краков превратится в пепел. Один раз вы помогли нам,

репко помогли, неужели откажетесь во второй?

- Надеюсь, вы не станете меня пугать тем, что однажды я вам уже помогал?

- Если б я был уверен, что поможет, - пугал бы.

- Слава богу, не врете. Пугать можно кого угодно, но нельзя пугать художника, потому что он сам столько раз пугал себя своим воображением, что больше ему, вообще-то говоря, бояться нечего. Писатель как женщина: захочет отдаться - вы ее

олучите, не захочет - ничего у вас не выйдет.

- Писатель, я не верю, что вы нам откажете.

- Давайте рассуждать логично: ну приду я к этому сыну. Что я ему скажу? Меня тут знает каждая собака, он позвонит в гестапо, и завтра же я окажусь у них.

- Зачем так пессимистично? Не надо. Мы предлагаем иной план...

- Кто это "мы"?

- Мы - это мы.

- Ну, давайте. Послушаем. Для записных книжек. - План прост. Вы, я помню, говорили отцу, что работали в Гамбурге во время восстания двадцать второго года.

- Да. Только я тогда выступал против папаши этого самого эсэсовца. Я был за Веймарскую республику. Я очень не любил коммунистов.

- Не отвлекайтесь в прошлое. Давайте о будущем. Вы приходите к этому пареньку, а лучше ненароком встречаете его у подъезда дома - мы вам в этом поможем - и останавливаете его, задав ему только один вопрос: не Либо ли он. Вы, конечно, будете в форме. От того, что он вам ответит, будет зависеть все дальнейшее.

- Он мне ответит, чтобы я убирался к чертовой матери.

- Вы майор, а он лейтенант. Он никогда так не ответит.

- Ну, допустим. Дальше?

- Следовательно, он не пошлет вас к черту. Он спросит, кто вы. Вы представитесь ему. Вас, фронтового корреспондента, героя Испании, Абиссинии и Египта, знают в армии. Он начнет говорить с вами. Обязательно начнет говорить. А вы его спросите только об одном - не помнит ли он своего, безмерно на него похожего отца, одного из руководителей гамбургского восстания, кандидата в члены ЦК Компартии Германии. Вы сами увидите его реакцию на ваши слова. Все дальнейшее мы берем на себя. Понимаете? Оправдание для вас - хотели дать в газету материал о том, как сын врага стал героем войны, - мальчик ходит с орденами, ему это импонирует. Вы не обязаны знать их тайн, вы - пишущий человек, вы не вызовете никаких подозрений. Пусть корреспонденцию снимает военная цензура.

(Все дальнейшее у Вихря было продумано до мелочей: за домом Либо устанавливается слежка. Телефона у него в квартире нет - он живет в пяти минутах от казармы. Куда он пойдет и пойдет ли вообще после разговора с Траубом - это первое, что обязано дать наблюдение. Если Либо целый день никуда не выйдет, тогда следует приступать ко второй стадии операции, которую Вихрь брал на себя. Если же он пойдет в гестапо - Тромпчинский предупреждает Трауба. А сам меняет квартиру. Если он пойдет к себе в штаб, тогда вопрос останется открытым. Тогда потребуется еще одна встреча писателя с Либо, тогда потребуется, чтобы Трауб срочно написал о нем восторженный материал и постарался напечатать в своей газете.)

- По-моему, из этой затеи ничего не выйдет, - сказал Трауб. - Хотя то, что вы мне рассказали, довольно занятно. На будущее это может пригодиться. Ну-ка, еще раз - с карандашиком - изложите ваш план. И подробней остановитесь на том, что мне может грозить. Последнее не от страха, а из любопытства и разумной предосторожности - надо спрятать дневники.

- Ну, это рано...

- Я не знаю, что такое рано, я знаю, что такое поздно. И потом, в вашей программе слабый пункт: с этим самым папашей Либо. Какой он? Его фото у вас есть? Я ведь его не видал ни разу в жизни.

- Фото у нас нет.

- А вдруг они мне покажут с десяток фото и спросят: "Ну, какой из них папа Либо?" Что я отвечу?

- Вы убеждены, что у них остались эти фото?

- А почему не допустить такую возможность?

- Вообще-то, эта тема для раздумья.

- В том-то и дело.

- Здесь только одно "за" - они не успеют затребовать из картотеки гестапо эти карточки, если они даже есть.

- То есть?

- Прихлопнут. По всему - очень скоро наступит конец.

- Очень вы оптимистично говорите с немцем. Осторожней надо, сердце-то у меня немецкое и мозг - тоже.

- Чем скорее наступит конец теперешним вашим хозяевам, тем будет лучше для Германии.

- Это слова, Тромп, слова... Гнев против наших вождей обратится в глумление над нацией.

- Я думаю, вы не правы.

- Ладно, милый мой представитель низшей расы, давайте попробуем спасти Краков вместе. Хоть подыхать будет не совестно. Вы, кстати, никогда не видели тот циркуль, которым наши идиоты промеряют черепа у неполноценных народов?

- Видел.

- Где?

- Меня промеряли.

- Простите.

- Завтра я заеду за вами, да?

- Видимо, заезжать за мной не стоит. Давайте мне адрес, и я там поброжу.

- Бродить не надо. Либо - человек аккуратный, он возвращается из казармы вечером между семью и семью пятнадцатью.

- А как я его узнаю?

Тромпчинский достал из кармана фотографию и положил ее на стол.

- Вот, - сказал он, - запоминайте.

- Ладно, - сказал Трауб, - попробую.

- Спасибо, писатель.

- Э, бросьте. За это не благодарят. Я это делаю для себя. Не тешьте себя надеждой, что вы меня к этому подвели. К этому меня подвел фюрер, моя фантазия и деревянные циркули, которыми промеряют полноценность.

"ВОЛЧЬЕ ЛОГОВО" ГОТОВИТ УДАР

_Фюрер_. С военной точки зрения решает то обстоятельство, что на Западе мы теперь переходим от бесплодных оборонительных действий к наступательным. Только наступление способно снова придать этой войне на Западе желательное нам направление. Оборона поставила бы нас за короткое время в безнадежное положение: все зависело бы лишь от того, в какой мере противнику удастся наращивать силу воздействия его прибывающей техники. Причем наступление потребует не так уж много жертв в живой силе, как это себе представляют. По крайней мере, в будущем их потребуется меньше, чем ныне. Мнение, будто бы наступление при любых обстоятельствах сопровождается большими потерями, чем оборона, не соответствует действительности. Именно в оборонительных боях мы всегда проливали больше всего крови, несли больше всего потерь. Наступательные же бои, в сущности, всегда были для нас сравнительно благоприятными, если сопоставить потери противника и наших войск, включая и пленных. И в нынешнем наступлении уже вырисовывается аналогичная картина. Когда я представляю себе, сколько дивизий противник бросил в Арденны, сколько он потерял одними только пленными (а это ведь то же, что и убитыми, это ведь потери безвозвратные), когда я добавляю к этому остальные потери его в живой силе, суммирую с потерями в технике и другом имуществе, когда я сравниваю все это с нашими потерями, то вывод становится несомненным: даже короткое наступление, проведенное нами на этих днях, обеспечило сразу же немедленную разрядку напряженной обстановки по всему фронту.