Юлиан Семенов - При исполнении служебных обязанностей

2

В Нижних Крестах экипаж Струмилина заночевал. На втором этаже в гостинице летного состава было все забито сверх всякой меры, и экипаж Струмилина поселили в маленькой жаркой комнате, отделенной от общежития пассажиров-транзитников тонкой стеклянной перегородкой. В общежитии три часа без перерыва лысый милиционер играл на гармошке песни. Играл он по-деревенски: виртуозно, громко и с "куплетом". Он вдруг высоким голосом выкрикивал один куплет песни, а потом продолжал играть молча. Так, изо всей песни "Тонкая рябина" он спел только две строчки:

Головой склоняясь До самого тына...

В "Полюшко-поле" он пропел:

Это Красной Армии герои, Эх, да Красной Армии герои!

А потом минут десять продолжал вариации на тему этой песни, но варьировал так громко, что Аветисян, не выдержав, открыл дверь в общежитие и попросил:

- Товарищ милиционер, мы не спали шестнадцать часов, в воздухе были, нельзя ли потише?

- Можно, - ответил милиционер, вздохнув, - только тише я не умею. На гармошке завсегда громко играть положено.

- Прекратите ваше шмонцес, уважаемый раввин, - сказал Брок и поднялся с кровати.

- Сейчас я вам покажу, как на гармошке играют тихо.

Он подошел к милиционеру, взял у него из рук гармонь и, осторожно перебрав клавиши своими тонкими пальцами с ногтями, обгрызенными до крови, стал играть колыбельную.

Спи, моя радость, усни,

В доме погасли огни...

Милиционер засмеялся. Наум, не обратив на него внимания, продолжал петь:

Мышка за печкою спит,

Дверь ни одна не скрипит,

Спи же скорее, усни,

Малыш...

Потом Наум запел еще тише, по-еврейски:

Шлоф, мейн кинд,

Формах ди ойгн.

Шлоф, мейн тайер кинд,

Сиз ан одлер дурхгефлойгн,

Зайн золсту ви эр...

Милиционер замотал головой и, зажмурившись, стал подпевать Науму. Слух у него был прекрасный, он поймал мелодию, и они пели колыбельную на два голоса. А это очень здорово, когда двое мужчин хорошо поют колыбельную песню. В этом нет никакой сентиментальности, в этом есть большая доброта и мужественность.

Когда они кончили петь колыбельную, милиционер спросил:

- А на том языке, что Торрес поет, можешь?

- Нет.

- Эх, очень я обожаю, когда не по-русскому поют, но чтоб со слезой, по-нашему.

Торрес и Бернес - нет для меня лучше певцов, душой поют, не горлом!

Ночью милиционер улетел, а на его койку и раскладушку, поставленную около двери, поселили двух уголовников, освобожденных из заключения. Один из них зашел в комнату струмилинского экипажа и спросил простуженным голосом:

- Пилоты, продажного спирту нет?

Струмилин, читавший сказку Сент-Экзюпери, ответил шепотом:

- Тише вы, люди спят!

- А спирту, спирту нет?

- Нет спирту, идите спать.

- Адью, - сказал уголовник и осторожно прикрыл за собой дверь.

Утром уголовники согнали с кровати какого-то старика, летевшего из Якутска к дочке в гости на зимовку, купили в магазине коньяку "Йонесели" и начали пить.

Они пили отвратительно и так же отвратительно закусывали. Они пили не глотками, как все, а выливали содержимое целого стакана в горло без глотков, сразу. А потом ели консервы - рыбу в томате - руками, капая на простыню и одеяло. Когда один из пассажиров сделал им замечание, уголовники стали смеяться и громко рыгать. А потом они стали издеваться над всеми пассажирами.

- У тебя нос длинный, - говорили они одному и щелкали его по носу.

- А у тебя курносый, - говорили другому и тянули его за нос. - Закон курносых не любит.

Пассажиры молчали. Богачев, оставшись после завтрака в комнате один, слушал происходившее за перегородкой и тяжело сопел.

"Что же они молчат, как кролики? - думал он. - Один раз дать по физиономии - и все станет на свои места".

- Ты, мордастый, - продолжали куражиться уголовники, - пойди в магазин, купи нам коньяку.

Богачев вскочил со своей койки, рывком открыл дверь и гаркнул:

- А ну, прекратить хулиганство!

- Этому гражданину надоело, кажется, жить, - сказал один уголовник другому. - Коля, подержи мой макинтош... Летчик, не вмешивайтесь в чужую жизнь.

- Если еще раз к кому-нибудь пристанете, шею сверну, - пообещал Богачев.

- Шею сворачивать нам нельзя. Мы исправились. Мы тогда, летчик, посадим тебя на десять суток за хулиганство и за оскорбление.

Двое пассажиров, воспользовавшись этим разговором, быстро ушли из комнаты.

Осталось три человека: старик и два молоденьких парня.

- Дед, - просили уголовники, когда Богачев вернулся к себе, - станцуй нам падеспань, а мы тебе похлопаем.

- Да что вы, ребятки! - сказал дед. - Не надо.

- Танцуй.

- Не умею я...

- Танцуй, падла!

Богачева подбросило. Он ворвался в соседнюю комнату, и через минуту один из уголовников лежал на полу с разбитым лицом, а другой, стараясь вырваться из рук Богачева, выл:

- Ой, пусти, пусти, пусти!

Богачев со всего размаха швырнул его на пол.

- Еще раз начнете - изуродую!

Из комнаты выскользнули два паренька и старик. Богачев снова ушел к себе и лег на койку. Через несколько минут к нему заглянул уголовник с разбитым лицом и спросил:

- Пилот, у вас нет продажного спирту? Тогда второй уголовник стал толкать его в спину и кричать:

- Пусти, Коля, я с него потяну права!

- Молчи, капуста! - цыкнул на него тот, что стоял в двери. - Пилот мускулистый, он сделает тебе форшмак детского питания. Пилот, ответьте на вопрос, будьте вежливы!

- Я сейчас продам тебе спирту, - пообещал ему Богачев и сделал вид, что собирается встать с койки.

Уголовник стремительно отпрянул от двери, сбив с ног того, что стоял у него за спиной.

- Хорошо, хорошо, - сказал он, - только не надо сердиться. Мы уважаем мускулистых пилотов.

Когда экипаж вернулся с аэродрома, Богачев рассказал Струмилину про двух уголовников.

- А что вы хотите? Они кичатся своим воровским кодексом чести, а никакого кодекса нет. У них, как у животных, сильный есть сильный, он и хозяин. Мы с ними чересчур цацкаемся, в либерализм играем, добренькими быть хотим.

- И с убийцами тоже, - добавил Володя Пьянков. - Он убьет "со смягчающими обстоятельствами" - ножом, а не топором, или топором, но не шилом, - вот ему пятнадцать и дают вместо расстрела. А убийца - он неисправимый. Око за око, зуб за зуб: у Наума предки неплохо продумали этот вопрос. Я человек добрый, но убийцу персонально расстрелял бы и даже водки потом пить не стал для успокоения.

- Пьянков стал Демосфеном, - сказал Брок, - за два года я не слышал от него больше пяти слов за один присест, а тут - так прямо речь.

3

Струмилина вызвали в отдел перевозок.

- Павел Иванович, - сказали ему там, - огромная просьба к вам.

- Огромная?

Струмилинского шутливого вопроса не поняли и поэтому повторили:

- Да, огромная. Наш дежурный экипаж загрипповал. А рыбаки стонут в Устье: рыба в лед вмерзает. Да и у нас тут свежие помидоры для них пришли - третий день в электростанции храним. У вас сейчас по графику что?