Юлиан Семенов - При исполнении служебных обязанностей

- Ладно, я с тобой спорить не могу. Легче так легче. Давай завтра в океан махнем, там поговорим на спокойствии.

- Давай. А сейчас поспишь?

- Посплю.

- Хорошее дело. Спи спокойно.

- А ты?

- Я собак пойду кормить.

8

Спать Струмилину не пришлось: в комнату влетел Богачев. Он сел на кровать и стал шумно стягивать с себя унты, продолжая зло чертыхаться.

- Что с вами, Паша? - спросил Струмилин.

- Злюсь, - ответил Богачев. - Кино там показывают про сталеваров позор, да и только! Розовые сопли.

- Не эстетично.

- Тем не менее.

- Старый, наверное, фильм.

- Позапрошлого года.

- Очень старый. Я в Москве перед отлетом смотрел картину Райзмана. "Мальчик девочку любил". Честный фильм. Мужественный и добрый.

- Я тоже смотрел этот фильм. Он называется "А если это любовь?".

- Верно. У вас хорошая память.

- Только мне этот фильм активно не понравился.

- Да?

- Да.

- Что так?

- Хлюпиков не люблю.

- Кто их любит...

- Выходит, любят, если посвящают им целый фильм.

- Вы не правы, Паша. Фильм посвящен тем, кто его смотрит: людям. И этот фильм людей предостерегает.

- Не надо людей предостерегать, - жестко сказал Богачев, - людям надо все время напоминать об их правах и обязанностях.

- Ого, - хмыкнул Струмилин, - а ну, дальше давайте.

- Дальше? А дальше этот парень из райзмановской картины должен был бы в морду дать каждому, кто не так посмотрел на его чувство. Зубами надо было драться:

конституция такую драку одобрила бы, это точно. А так - герой мозгляк, и все.

- Да?

- Да. Надо уметь драться за то, во что веришь по-настоящему.

- У вас курево есть, Паша?

- Есть. "Казбек", только почему-то самаркандский.

- Встречные перевозки.

- В общем он ничего, только суховатый.

Струмилин закурил.

- Нет, вкусные папиросы, - сказал он, - просто очень вкусные.

- Это потому, что запретный плод сладок.

Струмилин улыбнулся.

- Знаете, Паша, меня очень пугает, что вы, ваше поколение категоричны в оценках.

И предельно рациональны. А я в молодости плакал над страданиями молодого Вертера. И при этом работал в ЧК - по борьбе с бандитизмом.

Сказав так, Струмилин смутился, потому что ему показалось нескромным то, что он сказал.

- Это неверно, - помолчав, сказал Богачев. - Вы, Павел Иванович, в двадцатые годы тоже были категоричны в оценках. И тоже предельно рациональны. Мы продолжаем вас, только мы теперь в школе изучаем и атомную физику и полеты в космос.

- Умнее вы нас, значит?

- Нет. Просто образовываемся чуть пораньше.

- Ого! - снова хмыкнул Струмилин.

- Так это ж правда, - сказал Богачев и начал раздеваться, - и потом это не наша заслуга. Это ваша заслуга. Нам-то что, нам легче, только нас верно понимать надо. Без этого ссор будет много.

- Кого с кем?

- Отцов с детьми, Павел Иванович.

- Думаете?

- Убежден.

9

"Когда они говорят, они убеждены в своей правоте и верят в то, что их правда - самая верная, - думал Струмилин, глядя на уснувшего Богачева, - и это, конечно, очень хорошо. Он прав, мы были такие же. И мы сейчас тоже такие, только мы вдвое старше их и поэтому делаем больше сносок. Мы больше тяготеем к размышлению, они - к утверждению или отрицанию. Они категоричны, и, он прав, в этом дух времени.

Но все-таки всякая категоричность - и отрицания и утверждения однобока и слепа. Любая категоричность самовлюбленна, а нет ничего страшнее самовлюбленности. Потому что самовлюбленность порождает эгоизм и сухую рациональность. А это ужасно. Это одинаково ужасно и в женщине, и в политическом деятеле, и в ребенке. И потом это порождает фанатизм, а нет на земле ничего страшнее фанатизма".

Струмилин вспомнил, как следователь в кенигсбергской тюрьме кричал:

- Кретин, фанатик! Ты фанатик, понимаешь?! А фанатиков надо жечь на кострах! Их всегда жгли на кострах, и сейчас их надо жечь!

- Не фанатиков жгли, - ответил Струмилин тогда, - а фанатики жгли.

Спора у них не получилось, потому что следователь сначала разозлился, а потом стал избивать Струмилина.

Струмилин смотрел на спящего Богачева и вспоминал, как он, возвращаясь из Ирака, прилетел в Ливан. Он должен был плыть из Бейрута на польском пароходе. Он ни разу в жизни не плавал на пароходе и поэтому взял себе билет не на самолет, а на пароход. У него осталось четыре свободных дня, и он немного поездил по Ливану.

Струмилин вспоминал, как он приехал к Нотр Дам дэ Либан. Моросил дождь. Капли дождя о чем-то быстро шептались с накрахмаленной листвой пальм. Далеко-далеко внизу рассерженное непогодой Средиземное море хлестало тугими зелеными волнами в серые прибрежные камни. Водяная пыль висела в воздухе тяжелым табачным облаком.

Оно росло, ширилось, поднималось вверх, сюда в горы, к храму Богоматери Ливана - Нотр Дам дэ Либан.

Струмилин долго стоял у балюстрады и смотрел на море. Он любил смотреть в море, когда был один. Но ему не пришлось долго смотреть в море, потому что сзади кто-то осторожно кашлянул. Струмилин обернулся. Рядом с ним стоял человек в черной сутане. Волосы у него были с проседью, борода совсем седая, а глаза удивительно мягкие и добрые.

- Добрый день, - сказал человек в сутане.

- Добрый день, - ответил Струмилин на плохом немецком языке.

- Вы пришли молиться? Сейчас начнется служба, прошу вас в храм.

- Спасибо, но я неверующий.

- Простите?

- Я неверующий.

- Вы мусульманин?

- Нет. Ну, как бы вам это объяснить? - сказал Струмилин смущенно и повертел пальцами. - Я вообще неверующий. Атеист.

Вокруг мягких глаз человека в сутане собрались мелкие морщинки.

- Как вы можете жить без веры?

- Почему же без веры? У меня есть вера.

- А... Я понимаю... Вы - оттуда... Понимаю... Но ваша вера отрицает бога. Вам не к кому обращать молитвы. Или у вас принято обращать молитвы к живым?

Струмилин усмехнулся. И его собеседник тоже усмехнулся. Они внимательно посмотрели друг на друга, и Струмилин увидел в его глазах что-то такое, что его здорово рассердило.

- Христос - легенда. Это знают даже дети. Лучше - "обращать молитвы" к живым, чем к пустоте, к мертвой пустоте.

- Все мои дети верят живому Христу.

- Сколько их у вас?

Человек широко развел руками, словно обнимая мир.

- У вас обет безбрачия?

- Да.

- У вас нет своих детей?

- Нет.

- И вы счастливы?

- О да!

- Не верю я вам, - сказал Струмилин. - Нет жизни без детей.

- Все люди - мои дети. Моя мать со мной, - он поднял скорбные, добрые глаза к огромной скульптуре Богоматери Ливана, - а отец мой - бог. Он несет спокойствие людям, а спокойствие - это счастье.

- Ну, не знаю, - усмехнулся Струмилин, - по-моему, спокойствие - это скучно. И неинтересно.

- Вы же не пробовали быть спокойным. Таким, как я, - сказал человек в сутане. - Вы же сторонники опыта, а не догмы. Попробуйте, потом отвергайте.