Павел Лукницкий - Ленинград действует. Книга 3

И тот человек, который отвечал за все это, который виновен во всем этом, говорит — «врут» и что ему не верят. Почему я должен врать? Я не вру, мне не имеет смысла лгать. Потому что я говорил здесь то самое, что говорил раньше. Я слышал приказ Ремлингера. Эти люди из лагеря пришли в Россию в ноябре сорок третьего года не (как Ремлингер говорил) в Лугу, и не только в Лугу, а в район Новоселье, Плюссы и потом — в Псков. И странно, что Ремлингер оказался в Пскове в то же время, когда и мы попали туда. Я хочу спросить: был ли такой генерал, которому подчинялись эти части?

Таких отделений, частей «специального назначения», было четыре, действовавших против партизан в этом районе [71]. Я мог бы пойти дальше: имел ли генерал-майор Ремлингер, как комендант Пскова, специальное задание?

Я только скажу, что генерал-майор Ремлингер четвертого сентября издал приказ, в котором говорил, что эти четыре батальона «специального назначения» не подчинены никому, кроме как Ремлингеру, и он издает приказы для них. Легко, конечно, сказать здесь: «Я, генерал-майор, не виноват, а только они (то есть мы!) виноваты…» «Все немецкие генералы не виноваты, только они (то есть мы!) — преступники».

Я могу совершенно твердо сказать, что этот приказ я слышал не только в этой части, — во всех частях эти приказы оглашены были!

Мои показания — правда, уж хотя бы потому, что я дал их до того, как Ремлингер попал в плен. Значит, я не мог мстить, мотива мести не может быть.

Я хочу сказать, почему подсудимый Ремлингер особенно напирает на меня.

Это — страх! Своим страхом он сам доказывает свою виновность и что этот приказ исходил от него.

Я не прошу сохранить мне жизнь! Я прошу суд только учесть то, что я здесь оказал. Это — все!..»

…Зоненфельд медленно отходит от барьера, садится на стул в прежней позе, спокойный, безразличный к тому сильному впечатлению, какое его речь произвела на всех. Ссутулившийся, словно обмякший весь, Ремлингер тупо смотрит себе в ноги. Я взглянул на часы: 7. 30 вечера.

Председательствующий объявляет:

«Военный трибунал удаляется на совещание для вынесения приговора».

9 часов вечера

Уже полтора часа длится ожидание. Зал переполнен. Публика не уходит с мест. Гул разговоров, спокойных, говорят о своих делах. Многие непрерывно смотрят на подсудимых. Перед первым рядом партера и в проходах столпились смотрящие.

Защитники и переводчики, на своих местах собравшись в кружок, о чем-то оживленно болтают, пересмеиваются. Сцена ярко освещена. Посередине ее — киноаппарат на треноге, устремленный на публику. Кинооператоры, побегав вначале, успокоились, все «точки» выбраны.

Подсудимые сидят на своих местах. Ни словом не обмениваются один с другим. Молчат. Ждут внешне терпеливо. У Ремлингера — ну, скажем так, «медвежья болезнь». От страха, конечно. Он обращается к часовому. Тот несколько раз выводит его за сцену. Возвращаясь на свое место, Ремлингер сидит на стуле отвалившись, «по-генеральски». Скотки часто поглядывает на публику. Бем устремил взор в пространство, вид у него подавленный. Штрюфинг, опустив голову, разглядывает свои нервничающие пальцы. Герер довольно живо и бестрепетно поглядывает по сторонам, ерзая, на стуле, как и Дюре.

Неподвижен, порой только оглаживает рукой волосы Зоненфельд. Из-под насупленных бровей его глубоко сидящие глаза (я вижу в бинокль) то устремляются на публику (изучающим взглядом пристально глядит, потом, словно вспомнив, — отводит глаза), то на потолок, то вдоль сцены.

А в общем все часто поглядывают туда, откуда должен выйти суд.

Четверо солдат стоят за спинами немцев — двое за скамьей подсудимых, двое снаружи барьеров. На груди двоих из солдат медали «За оборону Ленинграда», и у всех четверых — медали «За победу над Германией». Эти медали сверкают над подсудимыми, как символ высшей справедливости!

Визе, держа на коленях какие-то бумажки, перелистывает, читает их, потом отрывается, глядит на сцену выжидающим взглядом, томится, снова ищет, чем бы занять время. Энгель все трет и трет ладонью свое отвратительное, бандитское лицо, лицо преступного, большого осла. Самый осмысленный взгляд — у Зоненфельда: мрачный, насупленный…

9 часов 20 минут вечера

Звонок. В зал набиваются люди, с шумом. Ремлингер беспокойно оглядывается. Все подсудимые глядят туда, откуда должен появиться суд, пожирают глазами проход за кулисы и отводят их.

Опять — «юпитеры»…

Суд идет!

«Приговор

именем Союза Советских Социалистических Республик, с 28 декабря 1945 года по 4 января 1946 года Военный трибунал Ленинградского военного округа в составе: председателя — подполковника юстиции Комлева, членов: подполковника юстиции Петрова и майора юстиции Антонюк, при секретаре майоре юстиции Проскурякове, с участием государственного обвинителя — военного прокурора Ленинградского военного округа — генерал-майора юстиции Петровского и защиты по назначению суда — адвокатов: Зимина, Волкова, Борхова, Галебског и Кроленко в открытом судебном заседании в городе Ленинграде рассмотрел дело о зверствах немецко-фашистских захватчиков в Ленинградской области, по которому обвиняются бывшие военнослужащие германской армии…»

…Я не стал записывать текст приговора, потому что он полностью будет завтра опубликован в печати и потому, что в нем повторяется многое из того, что мною уже записано. Кое-что, касающееся конкретной виновности каждого подсудимого, доказанное судом, излагаю здесь кратко: Ремлингер признан виновным в том, что

«…в соответствии с общими планами и указаниями верховного командования германской армии, проводил политику истребления мирного советского населения, сожжения и разрушения населенных пунктов, угонов советских граждан в немецкое рабство, грабежей и издевательств над населением.

В конце 1943 года и начале 1944 года по указаниям подсудимого Ремлингер был проведен ряд карательных экспедиций, во время которых были расстреляны и сожжены тысячи советских граждан.

В районе поселка Карамышево было расстреляно 239 и заживо сожжено 229 мирных жителей. В районе Уторгош было расстреляно 250 человек. По дороге Славковичи — Остров было расстреляно 150 человек. В деревне Пикалиха Карамышевского района были согнаны в доме 180 человек — стариков, женщин и детей, а затем эти дома вместе с людьми были сожжены, а пытавшиеся спастись — расстреляны.

В феврале 1944 года в деревне Замошки Карамышевского района 24 человека — старики, женщины и дети, прятавшиеся от угона в немецкое рабство, были расстреляны из пулемета.

В деревне Заборовье того же района немецкие каратели загнали 28 человек мирных жителей в землянку, облили ее керосином и всех этих людей сожгли.