Сергей Сергеев-Ценский - Бурная весна (Преображение России - 10)

- Вот видите, - и вы кое-что знаете! - подхватил это Ливенцев. Спрашивается, с кем же мы воюем? И там ли мы воюем, где следует? И нет ли в этой смене главнокомандующих Юго-западного фронта какого-нибудь далеко рассчитанного хода, как у заправских шахматистов?

- То есть, какого же именно? - спросил поручик, отрываясь от своей зловонной трубки.

Ливенцев отмахнул от себя дым рукой и ответил неопределенно:

- "Наружность иногда обманчива бывает"... Это из басни. А иногда делают с виду "как можно лучше", только затем, чтобы вышло как можно хуже.

- Кто же так делает? - не понял капитан.

- Кто? Да вот именно те, кто ведает высшей политикой, - сказал Ливенцев. - Те, кто могут безнаказанно рассовать по карманам два миллиарда и оставить фронт без снарядов и пушек; кто производит, тоже безнаказанно, уголовные махинации с кожей для солдатских сапог и тем самым разувает фронт; те самые, кто продает и валенки и хлеб, чтобы у нас не было ни того, ни другого, а у немцев чтобы непременно было; те самые, при ком нельзя даже и заикнуться о том, что у нас в армии подозрительно много генералов немцев, потому что сейчас же они обзовут это "пошлым немцеедством". А Вильгельм тем временем всячески добивается, чтобы Швеция или сама бы выступила против нас, или хотя бы пропустила его войска через свою территорию, потому что в Берлине уже готов план напасть через Финляндию на Петроград, - так сказать, в самый центр мишени направить удар. О том же, чтобы у нас фронт был везде и всюду, куда ни повернись, об этом Вильгельм и его присные позаботились гораздо раньше, конечно, чем начали против нас войну.

- Так что выходит, по-вашему, что это удивительно даже, как мы почти уж два года воюем, а? - спросил, улыбаясь, поручик. - Однако все-таки вот воюем.

- Разумеется, воюем, что же больше делать? - улыбнулся и Ливенцев. Вопрос только в том, во имя чего воюем... Ничто в природе не пропадает, это закон. Не пропадают зря и все наши усилия и жертвы, конечно. Жертвы эти приносятся на алтарь, только какому богу? Поскольку я - человек любознательный, то мне хотелось бы узнать это заранее, а не тогда, когда меня укокошат и когда я, будучи уже бесплотным духом, стану всеведущ.

- Вы разве верите в это? - удивленно спросил его поручик.

Ливенцев заметил, что не менее удивленно поглядели на него и другие офицеры, поэтому он шире распустил свою улыбку и ответил не столько поручику, сколько всем вообще:

- Вот видите как, - скажешь не на уроке закона божия, а вот так в приватной беседе о бессмертии души, и на тебя смотрят, как на спятившего с ума. А между тем тот же генерал Брусилов, насколько я слышал, усердно занимается на досуге столоверчением, вызывает дух своей покойной жены, задает ему, этому духу, вопросы и будто бы получает ответы. Пусть это, - как бы это сказать помягче? - маленькая и вполне простительная в его почтенные годы слабость, но я бы на его месте этого не делал, - неудобно как-то в двадцатом зеке терять время на такие пасьянсы, тем более главнокомандующему целым фронтом!

- Злой, злой у вас язык, прапорщик! - деланно-добродушно заметил интендант, но Ливенцев не согласился с этим.

- Язык обывательский, а не злой. И совсем не таким языком надо бы говорить о том, что творится вокруг нас и что творят с нами. Но если даже и плетью, как известно, обуха не перешибешь, то языком тем более.

В это время другой прапорщик, белокурый и скромный, выходивший из вагона, вошел в купе и сказал:

- Сейчас, господа, подъезжаем к большой станции, где есть буфет.

- Что и требовалось доказать! - весело отозвался ему за всех Ливенцев.

И в купе началось оживление, которое всегда бывает у засидевшихся путешественников, когда им преподносится возможность выйти из вагона, пройтись по перрону, поглазеть туда-сюда по сторонам, съесть тарелку борща, выпить стакан чая.

II

На станции этой пассажирский поезд стоял долго - пропускал поезда товарные: одни - порожняком идущие с фронта, другие - груженные орудиями, боевыми припасами, продовольствием, маршевыми командами - на фронт.

Здесь вообще уже чувствовалась близость фронта, знакомая прапорщику Ливенцеву. Однако, отвыкнув от этой суеты за два месяца, проведенных в тыловом госпитале, он присматривался ко всему кругом с большим любопытством.

Когда его увозили с фронта, стояла еще зима, крутила поземка, поля лежали белые до горизонта, на котором толпились тоже белые холмы; теперь же упруго все дрожало, как туго натянутая струна, весенним подъемом сил. Ощутительно било в глаза это брожение во всем бодрых и бойких весенних соков, но в то же время хотелось думать Ливенцеву, что весна весною, а подъем настроения - сам по себе. Точнее, - счастливое совпадение двух весен - в природе, как и на фронте.

Маршевики в вагонах, уходящих от станции к западу, заливались гармониками - "ливенками", гремели песнями, - и никакого не чувствовалось в этом надрыва, напротив: заливались и гремели от чистого сердца и не спьяну: водкой ведь их никто не поил тут на станции. Суета на вокзале, на перроне, на путях была не беспорядочная, а деловая, необходимая суета, не слишком крикливая. Это заметил и белокурый прапорщик, который старался здесь, на вокзале, держаться поближе к Ливенцеву.

У него были свои затаенные мысли, которые он хотел кому-нибудь доверить, но, видимо, боялся, чтобы его не вышутили, поэтому не к кадровым офицерам, а к своему брату-прапорщику он с ними и обратился, застенчиво улыбаясь:

- Вот, знаете ли, смотрю на вас, - вы ведь гораздо старше меня годами и на фронте уж были, - поймите меня, пожалуйста, как надо... очень не хочется умирать!

Сказал и как-то сразу осекся и глядел оробело, но Ливенцев отозвался ему просто:

- Кому же и хочется? Никому не хочется, исключая помешанных на идее самоубийства.

- Вы согласны? - обрадовался застенчивый прапорщик. - Меня это очень угнетает, - сказать откровенно, - но я вот и школу прапорщиков окончил и в полк еду, а как я там буду, не знаю.

- Ничего, втянетесь и будете как все.

- Главное, я ведь совсем не военный по своему складу характера.

- Да уж теперь мало осталось военных по натуре, зато много стало военных по приказанию.

- Вот именно, именно! И я такой... И я думаю, что меня в первом же сражении убьют.

- Могут убить и до первого сражения, - усмехнулся Ливенцев. Перестрелки ведь на фронте всегда бывают, и сражениями они не считаются... Там все гораздо проще, чем представляется издали. Неприятельская пуля летит по своей траектории; на ее пути оказались вы, - ясно, что она в вас и вопьется.

- Так было и с вами тоже?

- Совершенно так было и со мной. А что касается подвига, то никакого особенного подвига я не совершил и сейчас тоже не думаю, что совершу.

- Не думаете, что совершите, или не хотите думать о подвиге?