Сергей Сергеев-Ценский - Движения

Пробовал было создать себе хотя какой-нибудь призрак дела Антон Антоныч, но странно, - как-то не выходило. В одном приморском городе прожил он с неделю, вздумавши вдруг купить большой трехэтажный доходный дом. Часто ходил туда, осматривал, расспрашивал, думал уже, как бы поскорее перевести сюда задаток, но однажды вечером разговорился с извозчиком, который вез его этой улицей.

- Видишь вон дом?.. Покупаю, братец, - ткнул он в его спину пальцем.

- До-ом? - переспросил извозчик.

- Вот тот дом... дикого цвета, трехэтажный.

- Знаю, как не знать, - ответил извозчик.

- Покупаю, - опять сказал Антон Антоныч.

Извозчик повернулся, оглядел Антона Антоныча, показавши разом все свое косматое, несокрушимо красное, бородатое лицо, и сказал убежденно:

- Хлопот с ним, с этим домом!

- Так что ж из этого, что хлопот?

- К тому я: что больше денег, то больше хлопот.

- Ну-у?

- А на что их много-то?.. - извозчик ухмыльнулся по-детски и добавил: Есть в кошельке пятьдесят рублей, - и за глаза довольно... Или, скажем, тридцать.

- Так что больше и не надо, значит? - удивился Антон Антоныч.

- На кой их шут!.. Пословица говорится: "Не об том тужи, что прожил, а об том, кабы не нажить".

- Та-ак! - еще больше удивился Антон Антоныч, и было ли это от неверного вечернего света или от усталости, или от болезни, но показалось ему, что никогда в жизни не видал он человека с таким нестерпимо умным, осиянным лицом. Лицо было простое, сельское, крепкое, как дубовый пень, с узкими глазами и большим носом. Долго смотрел в его лицо Антон Антоныч и сказал наконец:

- Пожалуй, так оно и будет, что ты оч-чень неглупый малый... да!

И на другой же день уехал из города и забыл про дом.

Полюбил он сидеть на скамейках в скверах перед вечерним гуляньем, сквозь запыленную зелень смотреть на солнце и следить за садовниками в фартуках, когда поливали они по-сельски щедро цветы на клумбах.

Иногда думал он, что хорошо бы проехать в Липяны, сходить на речку Вепрж, побродить в орешнике, и ничего, пусть бы кусались комары в орешнике, как это было в детстве... Может быть, остался в живых кто-нибудь из липянцев, кого он помнил...

Сад в Могилевской губернии, тот самый стадесятинный сад, который сажал он, нашел Антон Антоныч: перешел уже в десятые руки и давно был распахан под огороды сад, - уцелело дюжины две дуплистых корявых яблонь по границе. С одной яблони срезал он ветку себе на память, но в вагоне увидел, что пробуравлена насквозь личинками короеда; повертел ее в руках, разломил на несколько кусков и бросил в окошко.

Когда-то Антон Антоныч играл в шахматы, и вот случилось в одном ресторане, где были шахматные столики, он подошел к двум игрокам и смотрел. Это было после обеда, за которым он выпил много холодного пива и теперь чувствовал себя как-то особенно легко и задорно. Играли медленно и молча. Один, постарше, с росинками на утином носу, сидел, упершись кулаками в щеки; другой - черный, с носом острым, сухим, левой рукою зажал в комок подстриженную бородку и все время держал ее крепко, точно боялся рассыпать, а правой тихонько стучал чужим ферзем по столику.

Никогда раньше не вглядывался так в лица Антон Антоныч, как теперь, когда он не знал, зачем ездил, - ни в лица, ни в деревья, ни в дома, ни в облака вечерние и дневные, ни в поля. Было безотчетное чувство впитать в себя как можно больше, как-то все согласовать, углубить, продолжить.

Теперь он смотрел сверху на обоих, видел высокую розовую голову одного, с утиным носом, и упрямую черноволосую, низко стриженную голову другого и думал, как жил один, как другой. Оба были в чесучовых пиджаках, но розовый, должно быть, много ходил перед этим по жарким улицам: спина его пиджака была влажная, желтая; у черного пиджак был сухой. Смотрел Антон Антоныч на их руки, на запонки их рубашек, на то, сколько каждый готовился к ходу и что делал при этом, - как оглядывал доску, как двигал руками, - и решил, что первый был семейный, и детей у него не меньше, чем четверо, и имя его какое-нибудь очень простое, например, Иван Петрович; другой же, черный, холостой и зовут его как-нибудь по-армянски - Карапет.

Иван Петрович ему нравился, и он хотел, чтобы выиграл Иван Петрович.

Но выигрывал Карапет. Перед тем как сделать ход, он постукивал ферзем замедленно и задумчиво, и потом стремительно переставлял фигуру и коротко чмыхал носом в два приема. Ходы его были скрытны и лукавы, и когда Иван Петрович потерял свою последнюю фигуру - коня, Антон Антоныч не выдержал и сказал горестно:

- Ну, это ж нужно ж так, а!

Черный вскинул на него как-то одним глазом, по-птичьи, и оскорбленный этим Антон Антоныч сочувственно сказал Ивану Петровичу:

- И никогда в жизни не потеряли бы вы этого коня, если бы только...

Черный улыбнулся левым углом рта и перебил его коротким, скользким, тоже, показалось так, черненьким словом:

- Нельзя! - и покачал головою.

Антон Антоныч не нашел что ответить, только смотрел на него долго, тяжело и злобно.

Но вот уже кончили партию, сдался Иван Петрович. Он прокашлялся, вытерся платком и поднялся, а Карапет сказал Антону Антонычу улыбаясь:

- Хотите, сыграем с вами?.. Советовать нельзя, а сыграть, если хотите...

- Вы, пожалуйста, не думайте, что вы з неба звезды хватаете в этом деле, - нет! - сразу и с сердцем сказал Антон Антоныч. - Не хватаете, не бойтеся, нет... - и порывисто сел на тот стул, с которого встал Иван Петрович.

- Кто ж и говорит, с неба звезды!.. Шахматы - дело тонкое, - так же улыбаясь и жмурясь, говорил черный.

Иван Петрович отошел пить воду к буфету... потом ушел совсем; потом, как всегда в предвечерние часы в губернских городах, в ресторане стало пусто и гулко, и остались только они двое.

После шести первых ходов, во время которых Антон Антоныч взял пешку и успел сказать: "Шах королю", черный медленно проговорил:

- А я, признаться, хотел было предложить вам играть со ставкой... Хорошо, что не предложил.

- То-то и есть, голубчик, - сказал Антон Антоныч, но посмотрел на него недоверчиво и добавил: - А вы бы и теперь предложили?

- Теперь уж поздно, пожалуй.

- Поздно нам з вами в гультиках бегать, а то не поздно, - заметил Антон Антоныч.

Черный улыбнулся, достал замасленный замшевый кошелек и вынул трехрублевую бумажку.

- Это и вся есть ставка? - презрительно сказал Антон Антоныч, посмотрел на бумажку, на замшевый кошелек, на смуглое лицо с тонким носом, передернул ноздрями и спросил язвительно: - А вы, извините, не грек?

И вдруг черный улыбнулся ему одними шутливо сощуренными глазами, какими улыбаются взрослые, глядя на неумеренно расхваставшихся ребят, и сказал:

- На какой клетке желаете вы получить мат?

- Как так? - оторопело спросил Антон Антоныч, посмотрел на свою игру и на игру черного, на его лицо и опять на доску и сказал недовольно: - Тут шутить нечего, добрейший!.. Мы з вами не так коротко знакомы, как сказать.