Сергей Сергеев-Ценский - Искать, всегда искать ! (Преображение России - 16)

- Хорошо, мама, я тогда уйду... Я понимаю, мама.

IV

До шести часов Таня никуда не выходила, - так прочна вдруг стала уверенность в том, что Даутов где-то справляется о них, что он идет сюда, что вот-вот в коридоре раздастся его спрашивающий густой голос, потом гулкие шаги, наконец сдержанно-неторопливый стук в их дверь и вопрос: "Можно?"

Мать и дочь ни о чем не говорили больше; чтобы скоротать время, они читали. И только когда подходил срок нового прихода того же катера из Ялты, Таня сказала, поглядев в окно:

- Я все-таки пройдусь посмотрю, мама: может быть, он как раз уезжает с этим катером?

- Хорошо... Хорошо, поди, - нетвердо сказала мать. - Впрочем, и я могу пойти с тобой...

- Зачем?.. Да нет же, именно тебе-то и нельзя уходить! - испугалась Таня. - Тебе нужно быть дома. Знаешь почему?

- Ну да, конечно... Он может как раз прийти вечером... Кто же приходит среди дня, в такую жару?.. А вечером...

- Вот то-то и есть! Ничего, я и одна дорогу знаю... И вдруг - ты представь, - вдруг я его приведу, а? Вот будет ловко!

Однако Таня вышла опять на ту же набережную, не надеясь уж встретить Даутова. Даже и мимо автомобильных контор она прошла не справляясь, потому что как-то неловко было справляться снова все о человеке в полосатой рубахе и с бритой головой, когда человек этот мог переменить рубаху на белую, а на бритую голову до ушей надвинуть кепку.

Теперь, когда солнце подходило уж к той горной каменной круглой верхушке, за которую оно имело привычку прятаться летом, народу на набережной было куда больше, чем днем, теперь гораздо легче было пропустить Даутова, и Таня шла медленно, глядела очень напряженно.

Опять встретились газетчик Вайсбейн и плотник Матвей Гаврилыч, поспешно буравящий толпу, в фартуке, но уж без фуганка, - должно быть, оставил инструменты на работе. Опять мелькнул длинный седоголовый человек с багровым носом. Отметили глаза и еще кое-кого из тех, кого видели днем, но вся толпа в целом была молодая и суетливая, как только что выпущенные школьники и школьницы; лица, пригретые солнцем, красные, с шелушащимися носами, однако неуловимые.

Опять, как днем, Таня стояла у железною парапета на пристани, бегло ощупывая всех глазами. Когда пристал катер и начали выходить пассажиры, мелькнула ярко надежда именно среди них увидеть Даутова, но не увидела, и потом - сказалась ли в этом дневная усталость, или просто досада на неудачу - стало как-то совсем безразлично вдруг, здесь ли еще Даутов, уехал ли. Вышла на самый крайний конец пристани, когда отчалил уже катер, и ненужно следила, какой пенистый на море круг делает он винтом, как до отказа набит он людьми, занявшими все скамейки под белым тентом и стоящими во всех проходах. Там была - Таня знала это - буфетчица, молодая полная женщина с черненькими усиками и бородкой, которая имела обыкновение, когда отходил пароход, подбочась стоять у борта и вызывающе глядеть на пристань. Таня поискала ее глазами и нашла, - она была в голубом, как всегда, и подперлась, как всегда же, левой голой рукою.

Такое постоянство привычек буфетчицы очень понравилось Тане. Хоть и с бородкой, она нисколько не смущалась этим, не пряталась, как Даутов. Тане захотелось даже поступить к ней в помощницы недели на две, поездить вволю по такому великолепному морю, которое теперь кое-где полосами начинало уж золотеть слегка, а через какие-нибудь полчаса станет все сплошь палевым и только ближе к горизонту голубоватым, а небо за горизонтом станет насыщенно-розовым, точно огромнейший изумленный глаз в красноватом, поднятом высоко веке.

Таня глядела вслед уходившему стройному двухмачтовому катеру забывчиво долго, а когда обернулась наконец, всего шагах в двух от себя увидела того, кого целый день искала: Даутов стоял и глядел в бинокль на стаю чаек, качавшуюся на оставленной катером волне. Он был в той же, как и утром, полосатой рубахе, забранной в белые брюки, брито-синеголовый, в коричневых ботинках, утром начищенных здешним мальчишкой у кооперативной лавки.

Изумленная своей удачей, она сказала шепотом:

- Даутов!

Он тут же опустил бинокль и поглядел на нее, моргая.

- Почему вы меня знаете? - спросил он, почему-то тоже вполголоса.

- Знаю! - ответила она очень таинственно и прикачнула головой.

Лицо ее было теперь до того радостно, что он слегка улыбнулся и протянул ей тугую руку со словами:

- Знаете так знаете... И очень хорошо, что знаете...

Руке Тани сразу стало покойно и удобно в его руке.

- А я вас искала, искала, искала!.. Я целый день вас везде искала - где вы были? - радостно и все же не желая повышать голоса, почти по-детски лепетала Таня. - Вы, должно быть, купались?

- Купался... Конечно, купался... Потом так лежал на пляже...

- Ну вот... Поэтому я вас и не могла найти... Я проходила там, только разглядеть не могла... Должно быть, вы плавали как раз в это время... Вы плавали?

- Конечно, плавал.

- Далеко?

- Порядочно... Я вообще неплохой пловец.

- Ну вот... Значит, это вы и плыли дальше всех!

Он видел на ее лице ту редкостную преображающую радость, которую он вызвал, и разглядывал это новое для него лицо с некоторым опасением, что вот вдруг потухнет эта радость. Однако он спросил улыбаясь:

- Это ведь вы мне сказали, что у меня на лице татуировка?

- А вы мне зачем сказали, что я глаза пялю? - густо покраснела она.

- Ну хорошо, мир! - развеселился он и пожал ей руку. - Хотите поглядеть в бинокль на чаек? - вдруг предложил он.

- Зачем? - удивилась она. - Чайки?.. Я их и без бинокля отлично вижу...

- Вы в каком доме отдыха? - спросил он.

- Ни в каком... Я не приезжая... И я всегда вижу чаек в море... и бакланов.

- Вот как!.. Счастливица!.. Ну, хорошо, а откуда же вы меня знаете? Скажите, где мы с вами встречались?

- Вспомните сами, - таинственно и лукаво сказала Таня. - Вы должны это вспомнить сами, я не скажу.

- Гм... Какая чудачка!..

Но Таня видела, что ему приятно стоять здесь, на пристани, с такою, как она, чудачкой и держать, не выпуская, в своей широкой руке ее маленькую руку.

- Пойдемте отсюда, а дорогой вы будете вспоминать, - сказала она уже повелительно немного, - и вы, наконец, вспомните.

Ей немного досадно было, что сам он еще не припомнил ее; пусть она была и слишком маленькой девочкой двенадцать лет назад, но он мог бы как-нибудь мгновенно догадаться, что это именно она, Таня.

- Вы знаете, как меня зовут? - спросила она вдруг, идя с пристани с ним рядом.

- Нет, конечно, - добродушно усмехнулся он.

- Угадайте!.. Я сама не скажу.

- Ну, где же мне угадать? Женских имен много.

- Хорошо, я скажу... Таня! - И она посмотрела на него со всем вниманием, на какое была способна.

- Хорошее имя, - качнул он головой, - красивое имя.

- И все-таки не помните?

- Нет... что-то не вспомню... Вы меня по Москве знаете?