Константин Писаренко - Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона

Ничего удивительного в том, что все слои москвичей сплотились для достижения заветной цели, нет. Удивительно другое: как это талантливый политик Борис Иванович Морозов не сообразил, не почувствовал, что эксперимент с «эффективным методом» пора прекращать и удовлетвориться накопленной к тому моменту суммой?

Московские же революционеры оплошали в одном: не послали делегатов в лавру к стрельцам царского конвоя. Но эту ошибку они исправили в ночь с 1 (11) на 2 (12) июня. Увы, к утру пятницы Морозов уже не имел никого, кто бы его защитил. Стрельцы, вышедшие с царем из Кремля «за крестом» в Сретенский монастырь на поклон к чудотворной иконе Владимирской, подчинялись не первому министру, а лидерам восстания. В чем высокородный боярин и убедился вскоре. Хотя ряд источников и утверждает, что народ приступал к Алексею Михайловичу по дороге к обители, скорее всего, до завершения церемонии никто не отвлекал царя от божьего дела делами суетными. Лишь возвращаясь в Кремль, царь в какое-то мгновение обнаружил перед собой народное море, которое стрельцы и не думали разгонять. Только теперь юный монарх услышал, о чем бьют челом верноподданные: во-первых, «на земсково судью на Левонтья Степанова сына Плещеева, что от нево в миру стала великая налога и во всяких разбойных и татиных делах по ево Левонтьеву наученью от воровских людей напрасные оговоры»; во-вторых, о помиловании арестованных накануне.

Вот когда Морозов пожалел о промедлении, да было поздно. Он угодил в ловушку. Отдашь москвичам Плещеева — худо: тот со страху расскажет обо всем. Не отдашь, тоже рискуешь головой: обидчика отнимут силой и, как ни крути, язык у него развяжется. Колебания разрешил шурин Плещеева — глава Пушкарского приказа Петр Тихонович Траханиотов, умолявший пощадить сестриного мужа, что и посоветовал государю Морозов. Алексей Михайлович велел толпе расступиться, и, полагая, что ультиматум принят, народ пропустил царя, проводив процессию до Кремля. Расчет на крепкие ворота и стены главной цитадели страны не оправдался. Караул проигнорировал приказ Морозова предотвратить проникновение черни в Кремль, и поток, устремившись за государем, без помех добрался до площади перед царским дворцом, заполонил все вокруг и притих в ожидании исполнения своей воли.

Немного погодя внушительная манифестация догадалась, что пребывает в заблуждении, и тогда Кремль оглушило мощное скандирование, требовавшее выдачи Плещеева. Потом зазвучали и имена Траханиотова с Морозовым. Простой люд запомнил, кто что-то нашептывал царскому величеству, общавшемуся с народом. Царю, сидевшему с боярами за столом, донесли о желании толпы, бездействии стрельцов и реальной угрозе разгрома царских палат. Морозов предпочел разрядить обстановку: освободив вчерашних узников, выслал на крыльцо настоящее посольство, как и положено, из трех человек (боярина, окольничего и думного дьяка) — М.М. Темникова-Ростовского, Б.И. Пушкина и М.Д. Волошенинова. Диалог, к сожалению, не состоялся. То ли боярин, то ли окольничий высокомерно упрекнул непрошеных гостей за «шумство» и «болшое невежество», неосторожно крикнув стрельцам «тех челобитчиков имать». Всем троим досталось и от стрельцов, и от челобитчиков: избитые, в разодранном платье «послы» едва спаслись в покоях царского дворца.

В принципе восставшие москвичи могли легко занять государев дом и расправиться с неугодными лицами. Однако они не отважились на прямое оскорбление царского жилища, и потому продолжили давить на власть. Кто-то призвал крушить морозовские палаты, и все дружно поддержали эту идею. Первым разорили, конечно же, кремлевский двор августейшего «дядьки», после чего разграбили владения Траханиотова, Чистого, Плещеева и нескольких купцов, прислуживавших Морозову. Не повезло Назару Ивановичу Чистому. Думный дьяк явно попал под горячую руку. Ведь охотились не за ним. Но за недосягаемостью главных виновников, спрятанных царем, растерзали главного помощника Бориса Ивановича, старого соратника Черкасского, специалиста по финансовым и международным вопросам.

По-видимому, гибель Чистого, а не погромы домов вынудила Морозова смириться с неминуемым. Позволить разъяренным бунтовщикам подобным же образом очистить от опытных управленцев всю российскую приказную систему он никак не мог, и около восьми-девяти часов утра 3 (13) июня («на утрее в 4 часу дни») Плещеева вывели из Кремля на Лобное место. Толпа тут же накинулась на него. Самосуд длился считаные минуты, которых несчастному хватило для разоблачения Морозова и Траханиотова — вдохновителей и организаторов пресловутой кампании по отъему у москвичей денег. Разумеется, народ опять замитинговал под башнями Кремля, настаивая на казни двух министров-подстрекателей.

Переговоры возобновились. С «Верху» на Красную площадь пожаловало, воистину, великое посольство — бояре Никита Иванович Романов, Дмитрий Мамстрюкович Черкасский, Михаил Петрович Пронский в окружении многих окольничих и дворян. Депутацию светскую подстраховывало духовенство во главе с патриархом Иосифом и Ванифатьевым. Впрочем, час «ревнителей благочестия» еще не пробил, и протопоп Благовещенский играл в тот день роль вспомогательную, а не ведущую. Доминировал, и по праву, дядя царя, давний оппонент Морозова, снискавший огромную популярность среди народа. «Ход» Романовым спас Бориса Ивановича, ибо расколол мятежный лагерь. Умеренная половина повстанцев согласилась на посредничество Никиты Ивановича, радикальная в дипломатическую канитель не верила и прибегла к опробованной накануне мере — погрому боярских дворов. Пока одни в Китае и Белом городе опустошали терема Н.И. Одоевского, М.М. Салтыкова, А.М. Львова, Г.Г. Пушкина, М.М. Темкина-Ростовского, Г.И. Морозова, их товарищи у Лобного места нащупали взаимоприемлемый компромисс: Морозову и Траханиотову сохранялась жизнь на условии, что «впредь де им… до смерти на Москве не бывать и не владеть и на городех у государевых дел ни в каких приказех не бывать», а реальные властные полномочия берет оппозиция — Н.И. Романов и Я.К. Черкасский.

Широко известный эпизод с Алексем Михайловичем, расплакавшимся и чуть ли не на коленях умолявшим чернь не губить любимого воспитателя, не более чем легенда, в истоках имеющая государя, прослезившегося при целовании «Спасова образа». Для скрепления клятвой на иконе заключенной мировой он и покинул дворец, выйдя к толпе на «Пожар». Доводы о божьей каре тому, кто поднимет руку на близкого родственника, свояка помазанника Господа, приводил либо Романов, либо иной член царской делегации. Никита Романов вполне мог стать вторым князем Черкасским, то есть фактическим правителем при молодом, инфантильном племяннике, если бы те мужики, что разбойничали на боярских подворьях, не искали легких путей к победе.