Константин Писаренко - Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона

На всенощной «в соборной церкви у Спаса в верху», то есть в Верхоспасском храме царского дворца, когда Никон облачался подле алтаря, а монарх подошел к Неронову, кроткий старец и произнес «ядовитое» сетование: «Доколе, государь, тебе дотерпеть, такову Божию врагу? Смутил всею рускою землею и твою царскую честь попрал. И уже твоей власти не слышат. От него врага всем страх!» Алексей Михайлович смутился и отпрянул от любезного чернеца, который, с невозмутимым видом после службы «патриарху рече: «Время мне, владыко, в пустыню отъити». И ушел спустя несколько дней, выпросив у недруга амнистию ссыльным «юзникам» своим, взяв от него же солидную милостыню для родной обители, и торжествующе предупредив на прощание: «Я старых де добрых и держюся «Служебников”», то есть дореформенных.

Неронов общался с царем пять лет, Никон вдвое дольше, и оба так и не разглядели в нем наличие внутреннего стержня. Воспринимали безвольным мальчишкой, запросто поддающимся постороннему влиянию. Главное, в нужный момент шепнуть ему на ухо нужные, задевающие за живое, слова. Вот Неронов и «шепнул», а Никон боялся дать повод подобным шептаниям. В итоге ошибся и тот, и другой. Алексея Михайловича в первую очередь волновали не царские прерогативы, не личная слава, а интересы дела. Во имя высокой цели он послушно исполнял рекомендации старших по возрасту, опытных и лучше знающих единомышленников. До 1651 г. таким был Ванифатьев, и царь, искренне ратуя за искоренение в земле русской неблагочестивых порядков, безропотно подчинялся духовнику. После краха «христолюбивых» идеалов его увлекла программа Никона — воздействовать на народные нравы военной победой и «братанием» с более стойкими в защите православия «Черкассами». Естественно, теперь царь видел главнокомандующего в патриархе, которому и не перечил. А коли изредка и перечил, то опять же не из каприза, а радея о пользе дела.

Правота Никона подтвердилась в первую военную кампанию 1654 г. Россия овладела Смоленском, а посредством русско-украинского боевого сотрудничества начался процесс проникновения украинской культуры в русскую, в том числе и в области конфессиональной. Так что Алексею Михайловичу сомневаться в верности избранной стратегии не приходилось. Просчеты, обнаружившиеся в конце 1656 г., являлись тактическими. Полагаю, царь с пониманием отнесся бы к откровениям Никона об ошибочности войны со Швецией и срыва мирного конгресса в Вильно. Патриарх получил бы полный карт-бланш на скорейшее заключение мира и со Швецией, и, по возможности, с Польшей, не считаясь ни с чем, даже с уроном для царской чести.

Кстати, в интересах дела Алексей Михайлович не утаил от Никона лицемерия Неронова, проинформировал о предпринятом чернецом «в Татьянин день» выпаде. Но патриарх, угнетенный общей безрадостной перспективой, не разгневался и не осудил неугомонного монаха, даже не пристыдил при расставании. Только 20 (30) января 1657 г. отлучился в Покровский монастырь, «что на убогих дому», дабы у могилы Стефана Ванифатьева посокрушаться и пожалеть старца Григория, одержимого фанатичным упрямством. О визите Никона к мощам инока Савватия доброжелатели уведомили Неронова. Он догадался, что к чему, и, видно, оттого перед отъездом открыто заявил о приверженности старым обрядам. Дерзость строптивца и на сей раз владыку не рассердила. Святейший явно переживал серьезный душевный кризис и слабо интересовался происходящим вокруг.

К сожалению, дисциплинированный Алексей Михайлович не сразу обратил внимание на глубокую апатичность Никона. Фактически целый год — 1657-й — страна безмятежно плыла по течению. Перемирие с Польшей никто не старался трансформировать в «вечное докончание». Дипломаты по инерции соблазняли шляхту и польскую, и литовскую выгодами избрания Алексея Михайловича польским королем после Яна-Казимира. Война с королем Карлом X Густавом приобрела позиционный характер. Шведы разоряли русское приграничье, тщетно осаждали Дерпт и Гдов. Русские аналогичными рейдами опустошали окрестности Нарвы, Орешка, Корелы и Выборга, не сумев взять ни одной крупной крепости. Но самым роковым образом самотек повлиял на ситуацию в Украине. Хмельницкого встревожили конфиденциальность русско-польской комиссии в Вильно и слухи о наметившемся каком-то «сердечном согласии» («о миру сходстве») между извечными врагами. Готовясь к худшему, он возобновил контакты с Крымом, условился о взаимопомощи с дунайскими княжествами, откликнулся на авансы шведского двора, а в январе 1657 г. открыто нарушил перемирие, откомандировав полк Антона Ждановича к венгерскому князю Ракоци, воевавшему в союзе с королем Карлом X Густавом против Яна-Казимира. Естественно, действия гетмана в пику Москве вызвали смятение в старшине.

Так, отец генерального писаря И. Выговского, Остафий Выговский, в беседе с Ф.В. Бутурлиным в мае 1657 г. о «черкасском» вожде выразился недвусмысленно: «Богдан Хмельницкой добре ошалел», как узнал о недопущении своей делегации к переговорам в Вильно. В запальчивости грозил даже разорвать русско-украинскую унию. Еле убедили, «чтоб того не учинить». 5 (15) июня в Чигирине Иван Выговский подтвердил тот факт, что «с свейским королем, и с Ракоцею Венгерским, и с мутьяны, и с волохи гетман соединился», но «не для чего иного, только на славу и честь, и хвалу… его царского величества». Богдан Михайлович, несмотря на болезнь, приковавшую к постели, с Бутурлиным пообщался с глазу на глаз 9 (19) июня и, «сердитуя», без дипломатичных околичностей бросил в сердцах: «Шведы де люди правдивые, всякую дружбу и приязнь додерживают, на чом слово молвят. А царское де величество над… войском запорожским учинил… немилосердие свое, смиряся с поляки, хотел… нас от-дати поляком в руки!» А потом, не стесняясь, лаконично охарактеризовал «мудрый» внешнеполитический курс московского царя: «То мне, гетману, в диво, что… великому государю… бояре доброго ничего не порадят. Коруною польскою еще не обладали и о миру в совершенье еще не привели, а с другим панством, с шведы, войну всчали!»

Впрочем, уже 13 (23) июня в знак примирения Хмельницкий предложил выступить в роли посредника между Россией и Швецией, не сомневаясь, «что швед к мирному договору будет послушен». А по урегулировании конфликта рекомендовал всем сообща навалиться на Речь Посполитую и не питать иллюзии на избрание Алексея Михайловича ее королем: «По лукавому их вымыслу на вспокоенье то они замыслили!» Увы, в Кремле политическое завещание украинского лидера большого энтузиазма не вызвало. А 27 июля (6 августа) 1657 г. гетман Хмельницкий умер, оставив и народ, и верных соратников в шатающемся состоянии. Тому же генеральному писарю Ивану Остафьевичу Выговскому, ближайшему конфиденту Богдана Михайловича, посвященному во все тайны Чигиринского двора, регулярно и исправно информировавшему о самом важном русский двор, не просто было сориентироваться — на кого теперь равняться? Как всегда, на Москву?! Как с осени, на Стокгольм?! А может, на Стамбул, Бахчисарай или поумневшую за годы революции и войны Варшаву?! Между тем Выговский обладал высоким авторитетом среди старшины и казачества, и именно от него зависело, куда двинется Украина без Хмельницкого.