Сергей Сергеев-Ценский - Лютая зима (Преображение России - 9)

Еле вытягивали из засасывающей грязи свои ноги и солдаты эшелона, когда подходили к селу Кузьминчики. Но они знали, - им сказали это с радостными лицами, - что в Кузьминчиках ждет их не только удобный, теплый ночлег, - еще и дневка, так как следующий день был "день царский, - тезоименитство государя-императора, верховного вождя всех русских воинских сил".

Однако село это оказалось сплошь забитым транспортом и строительным отрядом. Усталые люди остановились на улицах села, теснясь между подводами и лошадьми; был уже вечер; падал хлопьями мокрый снег...

Добычин послал телеграмму в Городок, непосредственно в штаб седьмой армии, прося распоряжений. Но транспорт оказался девятой армии, и штаб седьмой бессилен был его выселить. После долгих переговоров начальник транспорта еле согласился очистить для всего эшелона двадцать хат. Люди спали вповалку, располагаясь где только можно было найти прикрытие от снега.

А утром мыли многострадальные сапоги в речке Мухе, впадающей в пограничную с Австрией реку Збруч, чистили винтовки, чинили амуницию и шинели. Около здешней церкви отстояли обедню и молебен. Парада не было, негде было развернуться для церемониального марша, только прокричали несколько раз "ура" после короткой речи командира эшелона, а в обед получили праздничного сахару по шести кусков.

Снегу за ночь нападало много, днем же при солнце он быстро таял. Выехавший из села после обеда чужой транспорт оставил после себя на улицах такую грязь, что перед вечером снова пришлось ходить на речку Муху мыть сапоги, и Митрофан Курбакин кричал при этом занятии диким своим голосом с хрипотой:

- Отмывай, ребята, отмывай чище нашу родимую землицу! Завтрешний день австрийскую месить станем!

Утром перешли Збруч по деревянному мосту, а чтобы не провалить этого моста мерным солдатским шагом, Добычин приказал идти по нему не в ногу. Ливенцев удивленно наблюдал, как повеселели лица солдат его роты, когда он бросил им на ходу: "Вот вам и Галиция, ребята, - дошли, наконец".

Даже затянул было кто-то в передних рядах старую, еще дружинную, песню:

Ехал на ярморок юхорь купец,

Д'юхорь купец, д'юдалой молодец...

И много голосов подхватило ее весьма бодро и с большим чувством, но от ехавшего верхом впереди Добычина пришло приказание песню отставить.

- Почему отставить? - недоуменно спрашивал Ливенцев у своего соседа по роте Аксютина.

Аксютин поерзал по морщинистому лбу бровями, ища ответа, и сказал наконец, найденно улыбнувшись:

- Потому что вы-то забыли знаменитый плакат: "Остерегайтесь! Молчите!" Добычин же его отлично помнит.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Два дня еще шел эшелон галицийскими проселками, которые оказались ничуть не суше и не тверже своих, подольских; прошел деревню Ольховчики, ночевал в деревне Крагулевец, наконец пришел в большое село Звинячь, где разместились уже первые два батальона и разместились тесно, на одной половине села, - другую оставили для второго полка бригады.

Отсюда уже слышен был рокочущий разговор наших и австрийских пушек: до позиций считалось всего восемнадцать - двадцать верст.

- Це шо таке, га? Чуешь?

- Эге ж, чую. Регочуть, шо мы, дурные, сами до них прийшлы!

И, кивая друг другу на грозную линию холмов на горизонте, из-за которых доносился зычный боевой гул, солдаты застывали на месте с раскрытыми ртами. То, о чем они не хотели думать, но к чему их готовили больше года, то, чего они не хотели видеть, но к чему их неуклонно везли в товарных вагонах, как всякий другой военный товар, к чему придвигали их несколько дней по невылазно грязным дорогам, оно было, наконец, здесь, вот оно, - рукой подать.

Но некогда было долго вслушиваться в канонаду. Ковалевский приказал выстроить прибывшие роты и осматривал каждого в них внимательным, оценивающим и тело и душу взглядом. Так, безмолвно проходя замедленным шагом, оценивает про себя на ярмарке покупатель выставленный у возов на продажу скот, прежде чем остановиться на одной из голов и начать торговаться.

А Ваня Сыромолотов, идя за ним, только записывал, у кого оказались совершенно разбитые сапоги, перевязанные бечевкой и проволокой, и вечером в тот же день выдавали тому новые сапоги.

При раздаче и примерке этих сапог Ливенцев с большим любопытством наблюдал за своими, будут ли они довольны: ведь новые сапоги эти были не более как дар данайцев. Но оказалось, все очень повеселели, только иные не верили тому, что сапоги эти - настоящие, прочные сапоги, и долго щелкали пальцами по подметкам, стараясь определить на звук, из кожи ли они, - не из лубка ли, только для видимости оклеенного тонкой кожей.

Ливенцев боялся спросить об Анне Ивановне; ему казалось, что она лежит совершенно разбитая пешим путем и больная, но она сама отыскала его, радостная и даже поздоровевшая на вид, - обветренная, немного похудевшая, с блестящими глазами.

Поздоровавшись с ним за руку, точно и не была в шинели рядового, она заговорила возбужденно:

- Можете теперь говорить мне опять "вы", - я теперь доброволец, охотник, и имею право носить желто-белые шнурки на погонах. Ковалевский увидел меня в Ярмолинцах, когда мы вышли из вагонов, и узнал, и очень удивился, однако нисколько не рассердился и не кричал. Говорил мне "вы" и приказал внести меня в списки полка. Так что, ваше благородие, вот какая у меня новость за те дни, как мы с вами не видались!

- Вы героического типа женщина! Я вам искренне удивляюсь, - растроганно сказал Ливенцев. - И те чертушки, какие грохочут там, неужели вас не пугают? Признайтесь, все-таки есть немного?

- Помилуйте, что же я, - не знала, что ли, что их услышу?

- Все-таки лучше ведь было бы сидеть дома, пить чай с вареньем, хотя бы и засахаренным даже, а?

- Нет! - решительно покачала она головой.

- Ого! Да вы - второй Демка Лабунский! Но в окопах с нами вы, конечно, не будете сидеть?

- Вот тебе на! Почему же не буду, когда я уже и теперь в списках полка? На законнейшем основании буду. Только едва ли нам придется долго в окопах сидеть: поговаривают, будто мы пойдем в наступление...

И всплеснула руками досадливо, добавив тихо:

- Проговорилась... Впрочем, это только нижним чинам нельзя говорить, а вам можно, да вы и без меня это узнали бы, конечно... Идем в наступление через несколько дней.

- Вот видите, - в наступление, - так же тихо повторил Ливенцев, оглянувшись по сторонам, так как они стояли на улице села. - И вам все-таки нисколько не страшно?

- Ничуть!

Ливенцев хотел было сказать: "А я и не предполагал даже, что вы были так несчастны там, в Херсоне, что пришли к мысли о самоубийстве", - но сказал:

- Ну, дай бог, чтобы нас с вами не серьезно ранило, а как-нибудь слегка... Впрочем, если вы успели выписать из Москвы непробиваемый панцирь Савина...