Сергей Сергеев-Ценский - Преображение человека (Преображение России - 2)

И небо над станцией было все в вечерней заре, такой желчной, растревоженной, сырой, чрезвычайно неуютной, как будто ему и в высоте нестерпимо и ближе к земле - чадно. От него лица у всех повосковели, лохматые осокори, взъерошенные ветром, имели вид тоскующий и несколько с горя пьяный, и грачи в них омерзительно неприятно орали, кружась около гнезд, непричесанно торчащих во все стороны, собранных кое-как, без любви к делу и месту, лишь бы поскорее нанести яиц, навысидеть грачат и разлететься.

VI

- Вы, наверно уж, занимаетесь магнетизмом?

- Почему? - спросил Матийцев, удивясь.

- У вас такие блестящие глаза... Ну, конечно же, вы магнетизер, - вы мне сказали: "Я займу верхнее место", - а я вам сказал: "Пожалуйста", - а сам всю дорогу об этом думал: "Войдет если кто в наше купе, я ему уступлю нижнее, а сам займу верхнее, потому что там спокойнее и можно уснуть..." Но вы на меня посмотрели блестящими глазами, и я все свое забыл, а ваше исполнил. Значит, ваша воля сильнее моей.

- Конечно, сильнее, - сказал Матийцев.

Тот, кто говорил с ним, был низкого роста и коренастый, лет сорока, рябоватый, белобрысый, с красной лысиной на темени, с лицом вообще простонародным, но неспокойным, и глаза у него тоже блестели, и на белках были красные жилки; может быть, он тоже не спал перед этим несколько ночей.

- Вы сказали: "Конечно", - значит, я не ошибся!.. Вот видите, как я знаю людей... У вас подушки нет, - положите вот валик; садитесь, посидите пока. Да, замечательно!.. У простых, обыкновенных людей не бывает таких глаз... проницательных...

Кто-то третий в купе спал или готовился спать, обернувшись к ним спиною; на верхнем месте, напротив, лежала чья-то разобранная постель, свечка в фонаре светила тускло, и сосед Матийцева, точно притянутый, смотрел совсем близко ему в глаза. "Что он такой странный?" - думал Матийцев.

- Вот я у вас и попрошу совета, а если вы не дадите, то, значит, никто не даст. История моя такого рода. Я, видите ли, дорожный машинист, еду по служебному билету, - и еду я тоже в Ростов просить начальство насчет перевода. Я, заметьте, семейный человек, даже лучше сказать, многосемейный: семь душ детей, два последних - близнецы, а соперник мой он одинокий брюнет, глаза с поволокой, а волосы хоть и жидкие, все-таки хорошие, кудрявые, только с начальством он никак не может ладить... А мне втемяшилось в голову: город, в котором он служил (не буду его называть, чтобы не путать лишнего), - вот, значит, город этот лучше моего, есть полная гимназия, чтобы детей учить, продукты дешевле... Прошу перевода. Перевели нас - один на место другого. И что ж вы думаете? - Конечно, красивым людям все удается... Ему удалось, а мне нет... Ему открылись добавочные штаты - понимаете - больше жалованья (а зачем ему? - ведь холостой), - а я на то же жалованье в большой город. Плата в гимназию здесь сто рублей, а у нас было пятьдесят - при семи человеках это что значит? Продукты не дешевле, а даже, напротив, дороже... И только перевели нас - в тот же год полная гимназия и у нас открылась!.. Что вышло-то! Вот еду хлопотать, чтобы опять переместили взаимно один на место другого... а?

И, понизив голос так, что за стуком поезда еле было слышно, совсем приблизив к нему круглую голову, положив осторожно руку на его колено и впившись глазами в его глаза, он спросил:

- Удастся мне это?

- Не знаю, - ответил Матийцев.

- Ка-ак?.. Вы посмотрите на меня внимательно, - тут он вскочил, отдернул получше занавесочку фонаря и стал перед Матийцевым, опустив покорно руки. - Не забудьте того, что у меня шанс: он одинокий, гордый поэтому, с начальством ладить не умеет, я же...

- Удастся, - сказал твердо Матийцев, не улыбнувшись даже.

- Вот!.. - Машинист облегченно вздохнул и стал вдруг трясти его руки. - Вы меня возродили!.. Как увидел я давеча ваши блестящие глаза, думаю: вот! Это - встреча! Воскрес духом... Конечно, удастся! Начальство меня знает: службы - пятнадцать лет... Ведь они должны ценить это, хоть я и невысокого положения человек... А тому, сопернику моему, совершенно безразлично... спасибо вам... Вы для меня много сделали. Это факт.

И Матийцеву странно было ощущать его осторожные пальцы, благодарно гладящие зачем-то его колено, и почему-то стыдно было немного, что колено у него худое, с выдающимися мослаками (колено, которое завтра умрет). А машинист, ерзая беспокойно и поднося к его глазам свои, завел скачущий, беспорядочный, захолустный разговор о предчувствиях и снах, о воспоминаниях из какой-то прошлой жизни, которая будто бы должна быть у всех, о чудесных случайностях, обо всем том, чего нет ни в каких точных науках, но во что так хочется верить человеку, особенно если сидит он много лет в маленьком городишке, получает маленькое жалованье и считает себя обиженным судьбой.

Пришел тот, чья постель была наверху, - его как следует не разглядел Матийцев, - не торопясь разделся, хотел было почитать при свете газету, пошуршал, пошуршал ею, вздохнул, что нет электричества, и улегся спать.

И уже несколько станций проехали, а машинист все решал какие-то свои вопросы, поминутно обращаясь к Матийцеву. Иногда Матийцев вставлял скупые слова - так неотступен был машинист, а иногда ловил себя на том, что его занимает даже эта беседа, как занимает иногда взрослого беседа с детьми. Только то, что он уже не только гладил, а обхватил даже его колени, совсем не понравилось Матийцеву.

- Что это вы за меня так ухватились? - сказал он наконец. - Так человек за человека хватается в последние минуты только, когда, например, тонет.

- Я и тону!.. Вы что же думаете? Я, конечно, тону, потому я за вас и ухватился... Это мне бог вас послал!.. - подхватил машинист, но руку с колена все-таки снял и обеими уже руками затыкал в воздух еще оживленнее.

- Ведь бог не почил от дел своих в седьмой день, - это неправильно... Он не почил, и изменения происходят постоянно, мы их только не замечаем... Не так ли?

- Мудрец древний сказал на эту тему: нельзя искупаться дважды в одной и той же реке, - скучно вставил Матийцев.

- В одной и той же реке действительно нельзя, в реке вода текущая, подхватил машинист, - а в пруде можно, в пруде сколько угодно, - там вода стоит... А вот что лучше скажите, что я слыхал недавно... Как простой человек стрелочник рассказывал, так по его и я буду... Будто царь Соломон заказал перстень золотых дел мастеру с вырезной надписью - изречением таким мудрым, чтобы смотреть на него - ведь перстень всегда при себе, на руке, и вот... в радости не очень радоваться, а в горе не очень скорбеть... Перстень, конечно, не особенно большой, что на нем вырежешь? Золотой мастер думал, думал и вот вырезал три буквы: сы, ны, мы... Как стрелочник рассказывал, так и я вам по его... Что же это за буквы? Соломон спросил мастера этого. Тот объясняет: "Вот это мое изречение и есть: "Се на свете минается". Замечаете? - смысл в этом анекдоте такой же, как в вашей "реке"... Мудрецов, вышло, двое, а сказали одно и то же... Значит, смысл вообще один. Или я по необразованности своей сделал такой вывод?