Сергей Сергеев-Ценский - Пушки выдвигают (Преображение России - 5)

- И вы думаете, что погибнет тогда вот эта картина! - с веселой живостью возразила она. - Не погибнет, нет, - мы ей не дадим погибнуть! И всем вашим картинам тоже, и вас мы будем беречь!

- Ого! Ого! И меня даже беречь? - усмехнулся Сыромолотов. - "Мы будем"! Кто же это такие "мы"?.. - И вдруг стал не только серьезен, а зол даже, когда добавил: - А ножиками, перочинными ножиками кто же будет картины резать?

- Я это слышала, что у вас одну картину разрезал известный нам провокатор, - сказала она улыбнувшись.

- Как так провокатор? Кличка его была Иртышов, насколько я помню, потому что ссыльным и заключенным он был где-то там на реке Иртыше! досадливо выкрикнул Сыромолотов.

- Уверяю вас, нигде он не был ни в ссылке, ни в заключении, а просто он агент тайной полиции! - с такой энергией отозвалась на это Надя, что Сыромолотов не мог не поверить, однако спросил:

- Неужели же не революционер он, а провокатор?

- Провокатор и негодяй, - подтвердила Надя.

- Гм... Вот подите же, как можно сыграть роль! - искренне удивился Сыромолотов. - Провокатор! Кто бы мог подумать? А что это вы сказали насчет того, что кто-то убережет мастерскую мою от авиаторов?.. "Мы не дадим погибнуть", - вы сказали. Это кто же такие "мы"?

- Разве у нас нет своих авиаторов? Вы разве не читали о Нестерове, например? - спросила она.

- А-а... Нестеров? Кажется, попадалась эта фамилия в газете. Есть художник Нестеров, поэтому запомнилась мне и фамилия авиатора этого... Ну так что же?

- Как "что же"? Он ведь первый в мире "мертвую петлю" в воздухе сделал! - воскликнула она с таким воодушевлением, что он как будто подкивнул в сторону кого-то невидного третьего:

- Знай наших! "Мертвую петлю" какую-то! Ну, все равно, впрочем, что же я с вами-то об этом толкую?.. Что вы такое знать можете? Хотя... хотя вы вот почему-то знаете, что некий негодяй разрезал мою картину ножом и что он был всего-навсего провокатор и жулик... Это - совсем другая материя и совсем другой коленкор...

Он присмотрелся к ней и вдруг спросил неожиданно для нее, а может быть, и для себя тоже:

- А с красным флагом впереди толпы вы могли бы идти?

- Конечно, могла бы! Отчего же нет?

- Ого! Ого! - очень оживился он. - Любопытно поглядеть, как это могло бы у вас получиться!

И, быстро схватив длинный муштабель, он начал искать чего-то по сторонам, потом, сказав: "Есть, есть, - знаю, где!" - быстро вышел из мастерской и тут же вернулся с красной материей, похожей на широкий шарф.

- Вот, вот это самое, - подал он ей и муштабель и красный шарф, приспособьте-ка, чтобы получилось, что надо.

- Что приспособить? - не совсем поняла она.

- Ну, привяжите, чтоб получился красный флаг, а я посмотрю... Погодите, вот тут у меня имеется кусок шпагата...

Он не только протянул ей обрывок бечевки, но еще и помог привязать им к муштабелю шарф и сначала поднял сам этот флаг над головой, потом передал ей и показал в сторону картины:

- Подите, станьте-ка там, там светлее, и все будет как надо.

Она поняла его и стала с флагом.

- Выше голову! - скомандовал он. - Вы впереди! За вами идет тысяча человек! Помните об этом!.. Помните, что вы идете, может быть, на смерть!

- Помню! - строго ответила Надя, и лицо ее, расплывчатое, полудетское только что, стало вдруг тоже строгим, твердым в линиях: она поняла, что художнику нужно, чтобы она позировала, что он, может быть, как раз теперь задумал другую картину, которую назовет "Рабочая демонстрация" или как-нибудь в этом роде...

- Снимите шляпку! - скомандовал Сыромолотов.

Надя проворно вытащила шпильку и сняла свой белый чепец.

- Станьте ко мне в профиль.

Надя повернулась, как он требовал.

- Выше поднимите флаг!.. И голову выше!.. Так.

Минуты две прошло в полном молчании. Наконец, Сыромолотов сказал удовлетворенно:

- Ну вот, видите, как... С вас, Надя, можно будет написать, и выйдет неплохо, да... В вас все-таки кое-что этакое есть... Можете положить флаг.

Надя положила флаг и улыбнулась ему прежней полудетской улыбкой.

- Не знаю-с, может быть, кое в чем вы и правы... конечно, не сами по себе, а с чужих слов, с чужих слов, - как будто про себя проговорил Сыромолотов и взял со стола этюд, который ей приготовил.

- В чем права? - насторожилась Надя, прикалывая снова свою шляпку.

- А? Да... Это я так, больше вообще, чем в частности... А что касается этюда для благотворительной лотереи, то вот возьмите этот.

И, не показывая ей этюда, он свернул его трубкой и завернул в газетную бумагу.

- Мы вам очень-очень благодарны за это! - сказала Надя, принимая этюд.

- Не стоит благодарности, - сказал он.

Надя видела, что надо уходить, но не могла же она уйти, не посмотрев еще раз на очаровавшую ее картину. И с минуту стояла она еще в мастерской, и художник не торопил ее.

Провожая ее потом до дверей, он спросил:

- Вы, Надя, в доме Невредимова и живете?

- Да, мы его зовем дедом, но он нам приходится дядей, - ответила Надя, чем вызвала новый вопрос:

- Кто это "мы"?

- Мои братья и сестры... А вы когда же и где выставите свою картину?

- Зачем же мне ее выставлять? Совершенно никакой надобности мне в этом нет... - спокойно сказал Сыромолотов. - А вот если я начну писать другую картину, то... мне кажется... мне кажется, что вы с флагом красным можете выйти удачно.

- Ах, как я буду рада! - так непосредственно радостно сказала она, что он не мог не поверить.

Тут же после ее ухода он достал кусок холста, прикрепил его кнопками к доске этюдника и карандашом набросал Надю с флагом, как она осталась у него в памяти. Он припомнил и нескольких виденных им накануне на улицах людей и поместил приблизительные фигуры их тут же за Надей, а потом набросал просто безликую толпу.

Фасад дома Карла Куна с готическими башенками по углам он вычертил довольно детально, а рядом беглыми линиями другие дома, и это была левая половина, а на правой - шестеро конных городовых с приставом, тоже на лошади, посредине их неровной шеренги. В отдалении за конной полицией самыми общими штрихами показана была дежурная рота солдат, вызванная для "подавления беспорядков". Из окон дома Куна смотрело несколько человек...

В каждой картине, какую он задумывал, он прежде всего старался найти и наметить центр, к которому сходились бы диагонали. При планировке фигур здесь, на эскизе, ему было ясно с самого начала, что таким центром могла явиться только Надя.

Он вспомнил до мелочей не то лицо, которое видел у нее вначале, когда она пришла к нему, а другое, инстинктивно найденное ею в себе, когда она взяла в руки муштабель с шарфом. Это лицо он зарисовал отдельно на четвертушке бумаги, не столько заботясь о подлинном сходстве, сколько о черточках воли к борьбе и горении экстаза. Этим рисунком своим он остался доволен.

А когда пришла с базара Марья Гавриловна, то принесла отпечатанную в типографии "Крымского вестника" телеграмму на розовой почему-то бумаге и сказала: