Сергей Сергеев-Ценский - Пушки выдвигают (Преображение России - 5)

- За здоровье автора очень-очень талантливого портрета.

И глаза ее при этом стали какие-то даже преувеличенно яркие, какие бывают у девочек-подростков, когда ими овладевает восторг, и Людвиг Кун, сказав: "Браво!", поднялся со своим бокалом, а за ним поднялись все, даже слабый на ноги старик; пришлось подняться, чтобы чокнуться со всеми, и Сыромолотову.

Его как бы чествовали. Он попал как бы не к обыкновенным заказчикам на художественный портрет, а в среду ценителей именно его таланта, из которых двое были хотя и такие же немцы, как и другие за этим столом, но в то же время почему-то ни больше ни меньше как члены "Союза русского народа" - до того любят Россию!

Он, привыкший на все кругом смотреть жадными глазами художника, теперь как бы раздвоился: в первый раз это случилось с ним, что он как гость сидел у немцев, осевших в России. Теперь он не только смотрел, он слушал со всем вниманием, на какое был способен. В голове его вертелась чья-то старая, семидесятых годов прошлого века, пародия на стихи Пушкина о воронах:

Август к Михелю бежит,

Август Михелю кричит:

- Михель, где бы нам нажиться,

Как бы нам того добиться?

Михель Августу в ответ:

- А России разве нет?

И два друга обнялись

И в Россию поплелись.

Вот они, эти самые, теперь уже как будто достаточно нажившиеся, но мечтающие нажиться колоссально, как Фальцфейн с его миллионами овец. Они уже начинают заводить галерею предков, для чего и приглашен ими он, один из крупнейших художников России, о котором, несомненно, они читали и слышали, картины которого кое-кто из них видел, может быть, в столичных хранилищах картин или хотя бы в художественных журналах, помещавших снимки с них.

И, как бы подслушав его мысли, Эрна сказала сияя:

- Теперь у вас захотят писаться все богатые помещики-немцы, какие есть в Крыму.

- Почему же одни только помещики-немцы? - возразил жене Тольберг. - А фабриканты? А коммерсанты? А пивовары? А мукомолы?..

- После этого портрета на вас будут смотреть как на русского Ленбаха! очевидно желая поддержать свою репутацию знатока живописи, с подъемом сказал Людвиг и начал снова наливать вино в бокалы.

Сыромолотов считал своего современника берлинца Ленбаха посредственным художником, но постарался ничем не выказать обиды от такого сравнения. А мысль Эрны, что он может стать знаменитостью среди крымских немцев-богачей и создавать для них "галереи предков", неподдельно его веселила. Он даже приложил левую руку к сердцу и, наклоняя голову то в сторону Эрны, то в сторону ее мужа и Людвига, говорил с преднамеренным ударением и раздельно:

- Польщен и тро-нут!.. Очень польщен и о-чень тронут!

Его неустанно-напряженное "я" художника не переставало деятельно наблюдать свою натуру теперь уже не один на один, а сравнительно со всеми другими, сидевшими за столом, даже с Эрной, до лица которой только еще прикоснулся резец времени, проведший глубокие черты на лице старого Куна. Но и то, что он слышал здесь с разных сторон, воспринималось им как фон для этого резко вылепленного лица, тот самый фон, который тоже является предметом поисков для художников...

Даже когда разговор с живописи перескочил на вегетарианство, и это тут же вплелось в сознании Сыромолотова в тот же самый осязательно необходимый фон.

- Ваш Лев Толстой проповедовал вегетарианство, - говорил Людвиг, когда подали второе блюдо - свиную корейку под соусом из фасоли, - но мы, немцы, убежденные мясоеды. У нас не едят мясо только грудные младенцы, потому что не имеют еще зубов.

- От мяса наша исключительная энергия во всех областях жизни, поддержал его Тольберг. - Мы, лютеране, не знаем, что такое посты, у нас их совершенно нет.

Чтобы чем-нибудь отозваться на это, Сыромолотов сказал:

- Наш ученый Ломоносов, Михаил Васильевич, тоже был противник постов, но он имел в виду кое-что другое, а не энергию. Он писал, что посты наши препятствуют в России развитию скотоводства.

- Ага! Вот видите, как! - подхватил это замечание Людвиг. - Зачем же и в самом деле разводить свиней, если их не есть?

- А также и баранов, - развил его мысль отец.

А Тольберг, наморщив лоб, чтобы припомнить как следует, сказал вдруг:

- Ломоносов?.. Ведь он учился в Саксонии?

- Да, в Саксонию был послан императрицей Елизаветой изучать фарфоровое дело, - сказал Сыромолотов, чем явно обрадовал свою "натуру", спросившего с большой живостью:

- Значит, что же, ученик немецких мастеров по фарфору?

- Да-да... Ломоносов и с ним двое других... Потом он был поставлен во главе фарфорового завода в России... Занимался также и мозаикой - есть мозаичные иконы его работы... Но он же, мне кажется, внес в науку и закон сохранения энергии, это вам, конечно, известно, - обратился к Тольбергу Сыромолотов.

- Мне? Нет! Мне известно, что это закон Майера, немецкого ученого, строптиво возразил Тольберг.

- Да ведь Майер жил позже Ломоносова, и даже гораздо позже. Впрочем, я давно убедился, что споры о том, кому принадлежит то или другое открытие, совершенно бесполезны, - примирительно сказал, улыбаясь, Сыромолотов. - Я, например, буду говорить, что радиотелеграф - детище нашего ученого Попова, а итальянцы будут кричать: Маркони! Маркони! - и зашвыряют меня гнилыми апельсинами, - и что мне тогда прикажете делать? Или если скажу я, что первую паровую машину изобрел не Уатт, а наш уральский рабочий Ползунов, то как к этому отнесутся англичане?

- Англичане? - оживленно отозвался на это Людвиг. - О-о! Они, пожалуй, даже не станут прибегать к такому средству, как гнилые апельсины, а скажут: "Очень хорошо, мистер Сыромолотов, Ползунов так Ползунов, но-о... если вы только имеете полномочия от какой-нибудь русской фирмы или от правительства, чтобы закупить большую партию машин, то можете адресоваться к нам, а не иметь дела с Германией..." Вот что вам скажут англичане.

Сыромолотов не мог не улыбнуться горячности, с которой это было сказано, а Эрна вдруг обратилась к нему:

- Я где-то читала или это я от кого-то слышала, не помню, - что в Мюнхене на выставке была ваша картина, правда?

Она глядела на него при этом так оторопело-ожидающе, что Сыромолотов счел нужным выручить ее; он ответил неторопливо:

- Да, давно уж это, еще в девятом году, - пять лет назад, адресовались ко мне устроители, и я дал... Это была десятая международная выставка.

- И получили золотую медаль? - спросил теперь уже муж Эрны.

- И получил золотую медаль... и диплом к ней.

- Вот видишь, я тебе говорила! - торжествовала Эрна, обращаясь к мужу, а старый Кун многозначительно подмигнул своей тяжеловесной супруге, добавив к этому оживленно:

- В Мюнхене! На международной выставке! О-о, это есть большое отличие!

И поднял указательный палец. И Сыромолотов именно теперь увидел особенно осязательно, что в молодости он был очень похож на своего сына, каким тот был теперь.