Сергей Сергеев-Ценский - Пушки заговорили (Преображение России - 6)

Верхние веки его казались тяжелыми от двух черных бородавок на них, щели глаз узки еще и от зыбких мешков под глазами; в прозор между двух лопастей серой, как волчья шерсть, бороды мерцал орден.

Черепанов, делая твердые широкие шаги, подошел к нему с рапортом:

- Ваше превосходительство, вверенным мне полком противостоявшие позиции неприятеля взяты!

Ему казалось даже, что и этого не следовало говорить, лишнее, ведь генерал знал это, но Горбацкий, не опуская жирных пальцев, поднятых к правой брови, буркнул:

- А потери?

- Потери, ваше превосходительство, еще не приведены полностью в известность.

- Э-э, "не приведены"!.. Значит, и сосчитать трудно, а?.. Подадите потом письменный рапорт по форме.

- Слушаю, ваше превосходительство.

- Здравствуйте! - Протянул руку, приподнял веки с бородавками и добавил невыразительно: - Поздравляю.

Только услышав это последнее слово, Черепанов просиял, наконец, утвердившись в мысли, что вместе с его письменным рапортом будет послано по начальству представление его в командиры не отдельной бригады.

Горбацкий пробыл недолго, - он поехал в первую бригаду свою, предоставив Черепанову время для подсчета потерь, и тот мог, наконец, со всей очевидностью для себя, гораздо раньше, чем для начальства, уяснить, что осталось от его первого батальона.

Первая рота потеряла половину людей - сто двадцать два человека, вторая тоже свыше ста человек, третья и четвертая несколько меньше, а всего один только батальон потерял больше, чем весь полк взял пленных. В других батальонах вышло из строя если и не так много людей, как в первом, однако их хватило бы на целую роту военного состава.

Черепанов не был жаден по натуре, но если бы вот теперь кто-нибудь сказал ему, что завтра же он получит бригаду, он прежде всего спросил бы: "Полную?" - и встревоженно ожидал бы ответа.

Подполковник Мышастов обрадовал его уже тем, что уцелел. Черепанов никогда раньше не был к нему сердечно расположен, но теперь, увидев его, едва удержался, чтобы не обнять.

Вид у сутулого Мышастова был все еще несколько оторопелый, и что-то дергалось сбоку левого глаза под стеклом его очков, когда он говорил Черепанову:

- Должно быть, жена умолила... Она у меня богомольная...

Тужурка и шаровары его были в подсыхающей грязи, и, когда на это обратил внимание Черепанов, он объяснил:

- Попалась такая канавка удобная: как в нее упал, так и влип во что-то, а пули над головой все время свистели...

И даже спросил удачливый Мышастов:

- А почему же все-таки не преследуем мы австрийцев?

- Не получили приказания, - и потому, вероятно, что можем наткнуться на превосходные силы, - не сразу ответил Черепанов, внимательно посмотрев в ту сторону, куда ушел противник, теперь уже скрывшийся. - Наконец, ведь и похоронить убитых надо, а?

И Мышастов тут же согласился:

- Так точно, это необходимо.

Он знал, что в случае производства Черепанова в генерал-майоры и откомандирования от полка командующим полком должен быть назначен он, как старший из батальонных по производству в подполковники, и добавил почтительно:

- Прикажете, господин полковник, братские могилы рыть?

- А как же иначе?.. Ведь мы на своем участке должны, я думаю, и убитых австрийцев захоронить, а то кто же это будет делать?

Черепанов поглядел при этом на двух убитых рядовых, лежавших рядом в двух шагах от него, потом вопросительно на Мышастова и добавил нерешительно:

- Хотя распоряжения начальника дивизии об этом не было никакого, и когда он приедет, я к нему обращусь.

VI

Санитары то здесь, то там наклонялись над тяжело раненными, переворачивали их, поднимали, укладывали на носилки, или на распяленные шинели, или на свои скрещенные руки и уносили на перевязочный пункт, где шла беспрерывная суровая, жестокая даже на первый взгляд работа полковых врачей и фельдшеров над изувеченными человеческими телами.

Окровавленные спереди белые халаты, засученные рукава, потные лбы, утомленные лица старшего врача Худолея, двух младших - Акинфиева и Невредимова и классного фельдшера, имеющего чин губернского секретаря, Грабовского; кучи ваты и бинтов, пропитанных свежей кровью; запах иода, ксероформа, грязных портянок плотно висел в комнате, освобожденной от лишних вещей, в квартире управляющего имением бежавшего в Вену помещика. Предполагалось, что этого помещения будет достаточно для перевязочного пункта, но оно оказалось очень тесным: так много несли и несли сюда тяжело раненных.

Здесь не делали, конечно, операций, - только перевязка перед отправкой раненых в госпитали и лазареты. И молодой земский врач Василий Васильевич Невредимов попал в полк Черепанова не случайно: он был на учете в Крыму, а Худолей знал его еще гимназистом, так как хорошо был знаком со всей семьей старика Невредимова.

Человек очень мягкий и добрый по натуре, Худолей, хотя смолоду стал врачом, был весьма слаб в сложном искусстве перевязки тяжелых ран; более молодой врач Акинфиев, не крепкий физически, быстро устающий, так же мало был знаком с этим делом, как и его непосредственный начальник; и только Невредимов, специальностью которого как раз и была хирургия, выручал их обоих, приходя то к одному, то к другому на помощь.

Высокий ростом и с высокой головой, привычно прямой, но вынужденный низко сгибаться над носилками, крупнопалый и с широкими кистями рук, двадцатичетырехлетний Василий Невредимов, не имеющий еще, конечно, достаточной практики в обращении с ужасными ранами, не имел времени и на то, чтобы задумываться над их разнообразием. Ему нужно было быстро найтись в каждом отдельном случае, чтобы сразу и без поправок решать, что и как необходимо сделать самому, что и как сказать обращавшимся к нему старшим товарищам - терапевтам, отнюдь не задевая их самолюбия и в то же время тоном опытного хирурга, чтобы его замечания имели вес.

Христоподобный Иван Васильич Худолей, "святой доктор", как его звали в Симферополе, очень удрученный, в силу своего таланта жалости, видом человеческих страданий и способный под их напором даже потерять самообладание, укреплялся, взглядывая на своего младшего врача, оказавшегося таким умелым, уравновешенным; Акинфиев же, у которого так потели стекла пенсне, что он вынужден был часто протирать их куском бинта, тем более чувствовал свою малую полезность по сравнению с только недавно появившимся в полку молодым врачом.

И хотя всем вообще классным фельдшерам в полках свойственно было думать, что практически они знают медицину не хуже, если даже не лучше, врачей, все-таки и Грабовский, самоуверенный человек средних лет, средней упитанности, носивший среднего размера тщательно закрученные рыжие усы, внимательно присматривался к тому, как работал врач Невредимов.