Георгий Шахназаров - С вождями и без них

Если эту книгу прочитают молодые люди, а я надеюсь, что хотя бы мои внуки удосужатся, в этом месте они наверняка подумают, что у каждого поколения свои вкусы и игры. Испокон веков старики не могли приспособиться к новым веяниям, называли их упадком, декадансом, концом искусства, а культура тем не менее прогрессировала.

Конечно, в таком рассуждении есть доля правды. Но ведь в традиционном порядке смены эпох, жизненных укладов, стилей и форм искусства неизбежно должен наступить момент "исчерпания сценария", по которому до сих пор проходило развитие. То ли ему на смену придет другой, более совершенный, то ли начнется деградация. Ужасно хотелось бы ошибиться, но многое, очень многое указывает, что мы сейчас переживаем начало конца той модели культуры, которую до сих пор создавал человек и которая, в свою очередь, сама его вылепила таким, каков он сейчас есть.

Разумеется, передавались по радио не одни классические европейские мелодии, но и заунывные азербайджанские мугамы, которые я не очень жаловал. Так же, впрочем, как и армянские напевы, - своего рода плач над безысходной народной судьбой. Из закавказской музыки больше ласкали слух грузинские песни, близкие по мелодике тем же неаполитанским.

Раз уж зашла речь на эту тему, позволю высказать и свои скромные соображения. Мелодию Ромен Роллан назвал душой музыки, а я бы сказал, что это все-таки мысль в ней. Нет мелодии, и музыка лишается всякого содержания - это значит, что она уже не музыка.

Музыка изначально играла в своей сфере ту же роль, что литература и живопись - служила инструментом организации, упорядочения звуков ради выражения с их помощью определенных идей, чувствований; передачи информации, говоря современным языком. Гармония и ритм - это не равные мелодии компоненты, а всего лишь подсобные средства ее изложения, аналогичные рифме в поэзии и стилю в прозе. Один голый ритм имеет так же мало оснований именоваться музыкой, как дизайн живописью или дом-коробка архитектурным сооружением. Я вовсе не хочу сказать, что исчезновение мелодии означает фатальный конец искусства, связанного со звуком и голосом. Но, повторяю, это уже не музыка, как она понималась до сих пор, а нечто совсем иное.

Роскошный СВД вскоре замолк, в республиканском центре не нашлось мастерской, где бы взялись его чинить, пришлось довольствоваться черной "тарелкой" громкоговорителя. По утрам я беззаботно врубал его на полную мощность, будя весь дом, делал зарядку под команды мастера спорта, сопровождаемые веселыми маршами.

Много радости доставил самокат, которым я особенно дорожил, поскольку сам его смастерил, как ярославский мужик: "с одним топором да долотом". Трудился я над этим сооружением в 6-м классе целый месяц. Сначала надо было раздобыть две прилично обструганные доски и соединить их железной скобой под прямым углом. Затем выпросить у отца несколько рублей, чтобы купить два подшипника у жившего в нашем доме выпивохи-механика, который таскал их с завода. Серьезнейшей инженерной проблемой стало изготовление руля из найденного во дворе тонкого металлического бруса. Потом серия безуспешных попыток собрать все эти детали в нечто целое, способное передвигаться, - тут мне на помощь пришел тот же механик. Я полдня катался по нашей улице под завистливые взгляды соседских мальчишек, а на другой день мой экипаж похитили.

Я повествую об этих житейских пустяках не просто из старческой говорливости, а помня о сформулированной в предисловии "загадке советского человека". Хочу засвидетельствовать и уверен, что найду поддержку большинства своих сверстников: у меня не было никакого ощущения бедности, обделенности, не говоря уж о зависти. Может быть, просто потому, что завидовать-то особенно было некому, если кто и жил в те времена богато, шикарно, то не афишировал. На поверхностный взгляд все вокруг жили примерно так же, как мы.

Ни разумом, ни инстинктом не ощущал я нехватки того, что называют "полнотой существования". Единственное, что отчаянно хотелось иметь, велосипед. Но нам он был не по зубам. Уже в Восточной Пруссии мне попался на глаза в одном из заброшенных домов, где мы устроили свой наблюдательный пункт, этот вожделенный предмет. Обрадовавшись, как ребенок, я начал его осваивать. По асфальтированному большаку, не чета российским дорогам, наши пушки тянули американские "студебеккеры", а личный состав во главе с комбатом, подобрав шинели, скользил за ними на велосипедах. Красочное зрелище.

Конечно, у нас не было и не могло быть полного социального равенства, но не было и того унизительного ощущения неравенства, которое порождается открытой, агрессивной демонстрацией самодовольного богатства. Вот почему я не сомневаюсь, что коммунистическая идея скончалась (или только занемогла?) у нас, чтобы воскреснуть где-нибудь в другом месте в другое время. Ее присутствие в мире неизбежно, к ней применим закон сохранения энергии, энергии униженных и обездоленных. Коммунизм - их религия, мораль, наука, утешение, надежда. Глупцы те, кто полагает возможным истребить его запретами. Его можно на время приглушить только социализмом, более или менее сносным, терпимым существованием для всех.

В последние годы хулители существовавшей у нас модели авторитарного или "казарменного социализма" вдоволь поупражнялись в разоблачении привилегий номенклатуры. Но даже если бы все сказанное на этот счет было 100-процентной правдой, остается непреложным тот факт, что в социалистических странах был минимальный из когда-либо существовавших в истории разрыв между низкими и высокими доходами. Конечно, даже самый мизерный разрыв может восприниматься болезненно, но советская система содержала ряд, если можно так сказать, "компенсационных механизмов", которые устраняли, по крайней мере делали не таким оскорбительным, ощущение неполноценности, какое испытывает всякий человек, когда его ставят в неравное положение с другими. Хотя бы та же всеобщая доступность высшего образования, благодаря которой способные выходцы из любого социального слоя получали равные стартовые возможности для карьеры. Во всяком случае, небольшой гандикап, который получали на старте жизни выходцы из номенклатуры, быстро растрачивался, если не подкреплялся способностями и прилежанием. А сказка о Золушке сбывалась по версии фильма Григория Александрова "Светлый путь".

У меня было много дядюшек, но ни одного из них богатого. Д'Артаньян получил в наследство от отца шпагу и лошадь, а я "Три мушкетера" Александра Дюма в академическом издании (небольшая библиотека и домашний скарб, все достояние родителей, перешли к сестре, в семье которой они доживали свой век). На исходе жизни мы с женой оставим в наследство сыну и внукам трехкомнатную квартиру и дачу в Подмосковье, в которых нет ни антикварной мебели, ни ценных художественных полотен. Словом, не бог весть какое богатство. А ведь я четверть века находился на втором или третьем "этаже" партноменклатуры да к тому же прирабатывал литературным трудом, опубликовав полтора десятка книг и брошюр, несчитанное количество статей, учебник, роман, научно-фантастические рассказы.