Виктор Петелин - История русской литературы XX века. Том I. 1890-е годы – 1953 год. В авторской редакции

Его влекло то к застойному и мрачному роману «Пруд» (1908), в котором рассказывается об истории купеческого рода Огорелышевых, то к многоликой пьесе «Бесовское действо», основанной на средневековой мистерии и фольклоре. На призыв М. Горького «Человек – это звучит гордо!» душа Ремизова не откликнулась, он тоже задавал себе этот же вопрос: что есть человек человеку? Чаще всего произносилось – человек человеку волк. Но и это Ремизов отверг. Человек к человеку испытывает полное равнодушие. Человек человеку – «бревно» (Маракулин, «сумасбродный и в своём сумасбродстве упорный», в минуты горести размышляет, «что и он для кого, и Бог знает из-за чего, бревном в глазу сидит!», «и в первый раз отчётливо подумалось и ясно сказалось: человек человеку– бревно») (Там же. С. 99, 101). Был человек, а как только лишился должности, то он уже никому не нужен. «Был он во всём, стал ни в чём. А ведь всё из-за пустяков – одна слепая случайность» (Там же. С. 101). В повести А. Ремизову удалось обрисовать образы одного двора, где обитал Маракулин. Но «Буркова дом – весь Петербург» (Там же. С. 111), «Буркова дом – чистая Вязьма» (Там же. С. 115) – в этих авторских фразах говорится о том, что в повести изображён не только весь Петербург в его колоритнейших и разнообразнейших человеческих образах, но и вся провинциальная Россия как она есть. Это на первых порах его художнических поисков. Но потом его православная гуманистическая душа и в «бревне» увидела не только мерзость окружающего мира, но и самоотверженную любовь, и всё чаще он повторял, что «человек человеку – дух-утешитель». Все вологодские революционеры, которые без устали говорили о революции, о революционном гуманизме, на его глазах, в 1905 году, потерпели жесточайшее поражение. Всё перемешалось и еле-еле укладывалось в жизненные формы бытия. Сравнивая только что вышедшие книги «Песьи мухи» («Из записок моего соседа Скалопендрова» (СПб., 1909) П. Гнедича и «Рассказы» (СПб., 1910) А. Ремизова, Александр Блок подметил: «У «Гнедича» всё идёт как по маслу – творчества нет, он сам о нём не помышляет и нас не заставляет. У Ремизова только и дума, что о цельном творчестве, постоянное спотыкание, один рассказ от злости и бессилия сотворить цельное – прямо переходит в билиберду. Всё – неравномерно, отрывисто, беспокойно… Как бы то ни было, Ремизов и Гнедич – небо и земля, антиподы, обоим друг на друга, вероятно, без смеху взглянуть невозможно. Один – писатель, в «муке творчества», ищущий… Другой – литератор, без творчества, чиновник особых поручений при литературе» ( Блок А. Собр. соч.: В 8 т. Записные книжки. С. 161–162). В статье «Противоречия» (Речь. 1910. 1 февраля) А. Блок даёт более развёрнутую и точную характеристику и этой книге, и особенностям дарования А. Ремизова, называя его одним «из самых серьёзных и глубоких писателей нашего времени, написавшим очень много книг». Эта книга рассказов Алексея Ремизова – «очень простая по форме и глубокая по содержанию» – показывает, что автор освободился от чуждых влияний, «окончательно отучился от всяких «вычур и слов ненужных», «научился править рулем в океане русской речи, и вот она – покорная и плавная, живая и жемчужная – сама выводит его в «даль свободного романа», которую он «сквозь магический кристалл ещё неясно различал, когда создавался его первый, самый мучительный и самый «корявый» роман – «Пруд».

Такие рассказы, как «Суд божий», «Жертва», «Царевна Мымра», «По этапу», и такие драмы, как «Бесовское действо», можно считать созданиями законченными, заключёнными в кристаллы форм, которые выдерживают долгое трение времени… Ремизов овладел образами, словами, красками; он уже свободно, без субъективных лирических опасений, отпустил их в объективную эпическую даль и, любуясь ими в этой просторной дали, создаёт из них большой роман…» ( Ремизов А.М. Собр. соч.: В 5 т. Т. 5. С. 407).

В 1910–1912 годах вышло первое собрание сочинений А.М. Ремизова в восьми томах (СПб.: Шиповник).

Вокруг повести «Крестовые сёстры» (Альманах издательства «Шиповник». СПб., 1910. Кн. 13) неожиданно возникла полемика: в газете «Биржевые ведомости» (1909. 16 июня) появилась статья Мих. Мирова «Писатель или списыватель?», в которой утверждалось, что Ремизов использует народные сказки и выдаёт их за собственные. Всё лето только этот вопрос и обсуждался в литературных кругах. Против ложных обвинений выступил Михаил Пришвин, потом с «Письмом в редакцию» – А. Ремизов. А главное, читатели и критики высоко оценили повесть «Крестовые сёстры», Р. Иванов-Разумник тут же написал статью «Бурков двор» в газету «Русские ведомости» (1910. 17 сентября), тут же К. Чуковский в статье «Для чего мы живём?» продолжает развивать идеи Иванова-Разумника, что лирическая повесть А. Ремизова «есть подлинный вопль обалдевшей, замордованной, запуганной души» (Речь. 1910. 26 сентября). Свои размышления о повести высказали Е. Колтоновская, П. Щёголев, Вл. Кранихфельд, А. Бурнакин, А. Измайлов… И мало кто вспоминал мерзкую статью Мих. Мирова. Заинтересовались иностранные издательства и начали переводить. Спохватились издатели С.Ю. Копельман и З.И. Гржебин и издали восемь томов А.М. Ремизова.

При таком отношении издателей, критиков и читателей А. Ремизов с удовольствием начал работать над повестью «Пятая язва» (Альманах издательства «Шиповник». СПб., 1912. Кн. 18), которую задумал ещё во время работы над повестью «Крестовые сёстры» и посвятил её русской провинции. Надоумил Ремизова написать эту повесть М. Пришвин, познакомив его с удивительным человеком, следователем, историком-архивистом, библиофилом, превосходном знавшим древнерусскую культуру И.А. Рязановским, проживавшим в Костроме. Почти весь июль 1912 года Ремизов работал в имении А.А. Рачинской, написал черновой вариант повести. Потом написал Рязановскому с просьбой приехать к нему и показать то, что получилось. Десять дней в августе Ремизов «среди книжных сокровищ» «не то что выкупался, а прямо сказать, выварился в книгах» ( Ремизов А.М. Собр. соч.: В 5 т. Т. 4. С. 512. Комментарии). «Насмотрелся я старины, – писал Ремизов Блоку 20 августа 1912 года, – надышался русской речью. Повесть мою ещё раз переписал, теперь получше стала. Очень тяжело исправлять, когда голова зашла за голову, всё написанное не удовлетворяет» ( Блок А. Новые материалы и исследования. Т. 92. М., 1981. Кн. 2. С. 108. Цит.: Т. 4. С. 513).

В центре повести – вся провинциальная Россия, здесь все герои – сверху донизу. В первой главе «Людской путь» А. Ремизов начинает рисовать портрет главного героя повествования следователя Сергея Алексеевича Боброва, «положительных» красок не жалеет, следователь «за всю свою службу пальцем никого не тронул», «пьяным Боброва никто не видал», а дальше с беспощадной остротой сатирика изображает пьющих чиновников и полицейских: полицейский доктор, ветеринар, исправник, городской судья, Пашка-Папан, пономарь соборный, чуть ли не всех перечисляет Ремизов, а Бобров выделяется среди жителей города только тем, что «наизусть не только законы все – свод государственных законов, но и какие ни на есть кассационные решения сената» ( Ремизов А.М. Собр. соч.: В 5 т. Т. 4. С. 216). А из всего этого следовало: «Четыре страшные язвы: пагуба, губительство, тля, запустение, а пятая язва студенецкая – бич и истребитель рода человеческого – следователь Бобров» (Там же. С. 217). Ни в чём нельзя упрекнуть Боброва, но жена стала ему изменять, и получил он прозвище – Рогач. Бобров делает всё по закону, допрашивает, составляет протоколы, ни один преступник не ушёл от ответственности. Но общество его не приняло, он «какой-то неудобный», «замкнутый», и «редок был день бобровского благополучия» (Там же. С. 224). Лишь один раз Бобров ударил жену палкой, когда узнал, что она родила от другого: «Сука не может не метать!» (Там же. С. 229). Только законность укрепит русский народ и русскую землю, решил он, а сам продолжал «молчанное житие». Но так долго не могло продолжаться, он почувствовал, что жизнь истратилась ни за что: «Как ни за что? Да ведь он отдал всю свою жизнь на защиту закона – в защиту русского народа, который гибнет от беззаконства. Он творил дело души своей. Он служил во всём в правду России, он искал правды и оборон народу. Он весь для России» (Там же. С. 266). А что получится, если людям позволить один-единственный день творить что хочешь? И неожиданно для себя Бобров, вспомнив китайца, осуждённого без переводчика, «жестоко, несправедливо» осуждённого, почувствовал, что всё в душе его перевернулось, «и была душа его, как разодранный плат» (Там же. С. 267). И словно открывает А. Ремизов простую истину – не только законностью нужно жить, но и милосердием, утешением, человек человеку не «бревно», человек человеку не волк, человек человеку – дух-утешитель.