Анатолий Абрашкин - Русские боги. Подлинная история арийского язычества

А.И. Куприн в повести «Олеся» так описывает колдунью Мануйлиху: «Все черты Бабы-яги, как ее изображает народный эпос, были налицо: худые щеки, втянутые внутрь, переходили внизу в острый, длинный, дряблый подбородок, почти соприкасавшийся с висящим вниз носом; провалившийся беззубый рот беспрестанно двигался, точно пережевывая что-то; выцветшие, когда-то голубые глаза, холодные, круглые, выпуклые, с очень короткими красными веками, глядели, точно глаза невиданной зловещей птицы». Ее жилищем служит не хата, а «именно сказочная избушка на курьих ножках. Она не касалась полом земли, а была построена на сваях, вероятно ввиду половодья, затопляющего весною весь Ириновский лес. Но одна сторона ее от времени осела, и это придавало избушке хромой и печальный вид. В окнах недоставало нескольких стекол; их заменяли какие-то грязные ветошки, выпиравшиеся горбом наружу». Писатель как бы нарочно упоминает о схожести колдуньи с Бабой Ягой, даже живет она в избушке на курьих ножках. Тем самым, он дает понять читателю, что его рассказ не выдуман, что он отражает типическую судьбу ведьмы на Руси и содержит ту глубинную правду, которую ввиду своей краткости не описывают ни сказки, ни летописи.

Поверим и мы Куприну и приглядимся внимательно, что же представляла из себя настоящая русская ведьма. В приведенном портрете Мануйлихи есть любопытное сравнение: глаза колдуньи глядели, «точно глаза невиданной зловещей птицы». Писатель, кажется, обронил это случайно, ненароком, но это, конечно же, не так. Образы вещих птиц – украшение древних мифологий, это едва ли не самые поэтические фигуры, когда-либо придуманные человеком. Только в нашем фольклоре – это Лебединые Девы, Сирин, Алконост, Гамаюн (Баба Яга в пору своей молодости). Все они не только сладкоголосы, но обладают также способностью прорицать будущее и оборачиваться в прекрасных юных дев. Патриархальная традиция, когда миром стали «править» боги-мужчины, превратила этих чудо-красавиц в зловещих чудовищ. Точно так же и среди людей возникло предубеждение против женщин-колдуний. Куприн опять-таки мимоходом упоминает, что глаза Мануйлихи были когда-то голубые (читай, небесные, чистые, бездонные) и лишь потом из-за людских обид стали холодными и зловещими.

Вместе с Мануйлихой живет внучка Олеся. «В ней не было ничего похожего на местных «дивчат», лица которых под уродливыми повязками, прикрывающими сверху лоб, а снизу рот и подбородок, носят такое однообразное, испуганное выражение. Моя незнакомка, высокая брюнетка лет около двадцати-двадцати пяти, держалась легко и стройно. Просторная белая рубаха свободно и красиво обвивала ее молодую, здоровую грудь. Оригинальную красоту ее лица, раз его увидев, нельзя было позабыть, но трудно было, даже привыкнув к нему, его описать. Прелесть его заключалась в этих больших, блестящих, темных глазах, которым тонкие, надломленные посередине брови придавали неуловимый оттенок лукавства, властности и наивности». Олеся, как и бабушка, чародейка, она – продолжательница колдовской традиции, присущей их роду. Но, в отличие от Мануйлихи, ее глаза еще излучают свет и радость. Все ее страдания впереди, и придут они из мира людей. Она понимает язык животных и птиц, умеет отыскать нужные в колдовстве и лечении болезней растения, знает рецепты приготовления магических зелий, умеет насылать страх на человека и прорицать его судьбу. Все это дано ей от природы, она – Лесная Дева (сравни однокоренную тройку слов: лес – Леся – Олеся), живое воплощение богини Леса (юной Бабы Яги!). Но останется ли она такой же лучезарной и добродетельной при столкновениии с враждебным к ней миром людей?

Куприн оставляет этот вопрос открытым. Попытка придти к селянам с добром и миром окончилась полным провалом. Олесе позволили отстоять обедню, но зато потом местные бабы, напав целою толпою, едва не убили ее. Вырвавшись и отбежав от них шагов на пятьдесят, «Олеся остановилась, повернула к озверевшей толпе свое бледное, исцарапанное, окровавленное лицо и крикнула так громко, что каждое ее слово было слышно на площади: «Хорошо же!.. Вы еще у меня вспомните это! Вы еще наплачетесь досыта!» Все это было сказано в сердцах, от большой обиды, но ночью случилась гроза с градом, и у половины села жито было как ногами потоптано. Понятно, что повинными в этом молва объявила окрестных колдуний, но те еще ночью бежали из этих мест…

Народные суеверия – отдельная тема. Ясно, что рождались они не на пустом месте и были как-то связаны с древними языческими верованиями и обрядами. Например, повсеместно было распространено убеждение, что ведьмы – виновницы засух и гибели урожаев. В повести Куприна будущий урожай загубил град, но это ни в коей степени не могло извинить колдуний, ибо считалось, что именно они могли управлять облаками. В языческой традиции издавна существовала основанная на магии практика вызывания дождя. Моления о дожде устраивались во времена засух, это было своего рода обращение к Природе за помощью. В христианские времена смысл этих ритуалов переиначили, и ведьм стали обвинять вообще во всех природных неурядицах. Байка о том, что ведьму можно узнать по имеющемуся у нее хвосту, возникла, видимо, оттого, что люди издревле верили в возможность ее оборотничества и превращения в птицу (деву-птицу!). Рассказы же о шабашах представляют очевидную пародию на древние языческие празднества. Вообще, в историях о ведьмах много небывальщины. Другое дело, феномены магии, заговоров и лечения травами, то есть всего того, что сегодня называют народной медициной. Это целый пласт древнерусской культуры, впитавший в себя опыт тысячелетий и заслуживающий самого пристального изучения.

Отношение Русской Православной Церкви к колдунам и ведьмам со временем менялось, но поначалу оно было крайне непримиримым. С самого момента обращения Руси в христианство дела о колдовстве были представлены в ведение духовенства. В церковном уставе, писанном еще при князе Владимире, сказано, что духовный суд рассматривает – «ведство, зелейничество, потворы, чародеяние, волхвования», и за все эти преступления, как и в Западной Европе, полагалось сожжение на костре. В нашем Отечестве «никогда не было такого ужасающе торжественного аутодафе, как в Испании, но об отдельных случаях костровой расправы в летописях упоминается» (М.А. Орлов. Указ. соч.). В 1411 году во Пскове сожгли живьем двенадцать «вещих женок» за, якобы, причастность к распространению в городе моровой язвы. При Иоанне Грозном был подтвержден закон о сжигании чародеев. По делам XVII века видно, однако, что сожжение применялось в то время уже редко; колдунов и колдуний ссылали в отдаленные места, в монастырь, но не жгли, хотя мера эта признавалась все-таки законною карою.