Александр Васькин - «Москва, спаленная пожаром». Первопрестольная в 1812 году

Интересно, что, почувствовав приближающуюся и далеко не победную для Наполеона развязку его московского сидения, французы озаботились тем, как бы им и вовсе не поменяться местами с русскими. Заискивая перед оставшимися в Москве нашими ранеными, они умоляли их проявить сдержанность и благоразумие и пожалеть:

«Около пополудни растворились двери соседней с нами палаты, и целая процессия французов в халатах и на костылях, кто только мог сойти с кровати, явилась перед нами. Один из них вышел впереди и сказал нам: «Messieurs, jusgu’a present vous eties nos prisonniers; nous allons bientot devenir les votres. Vous n’avez pas sans doute, messieurs, a vous plaindre du traitement que vous avez essuye; permettez-nous d’esperer la meme chose de votre part» («Господа, до сих пор вы были нашими пленниками, скоро мы будем вашими. Вам, конечно, нельзя на нас пожаловаться, позвольте же надеяться на взаимство» – фр.). Хотя мы не были еще совершенно уверены, что мы вышли из плена, но поспешили их успокоить, прося их сказать нам, когда действительно мы будем свободны, что они и обещали сделать. Прошло почти три дня: ни мы, ни французы не знали, в чьих руках мы находимся. Мародеры шмыгали повсюду, – и даже поджигатели, – как мы узнали после; но сами французы, которые только были несколько в силах, охраняли госпиталь с помощью госпитальных людей. В ночь с 10-го на 11-е октября мы были пробуждены страшным громом; оконные стекла в соседней комнате посыпались… Это был взрыв Кремля… Взрывы повторялись еще несколько раз. Сон уже оставил нас на всю ночь… Французы продолжали, как могли, стеречь нашу больницу от поджигателей. Наконец, поутру французские раненые офицеры известили нас, что наши казаки показались в Москве, и повторили нам свою просьбу; мы предложили им, будучи недвижимы на наших кроватях, принести нам свои ценные вещи и деньги и положить их к нам под тюфяки и под подушки, что они и сделали. Действительно, часа через три вошел к нам казацкий урядник с несколькими казаками; радость наша была неописанная. Мы несколько раз жарко с ними обнялись. Это были казаки Иловайского; они стерегли выход французской армии близ Калужской заставы и явились вслед за ними. Мы заявили, что в соседней палате лежат раненые французы, что мы были более месяца у них в плену, что они нас лечили и сберегли, что за это нельзя уже их обижать, что лежачего не бьют и тому подобное… Урядник слушал меня, закинув руки за спину. «Это все правда, ваше благородие; да посмотрите-ка, что они, душегубцы, наделали! Истинно поганцы, ваше благородие!» – «Так, так, ребята, да все-таки храбрый русский солдат лежачего не бьет, и мы от вас требуем не обижать!» – «Да слушаем, ваше благородие, слушаем!» – и направились в растворенные к французам двери.

Хирург I класса французской армии. 1809 г .

Сколько можно мне было видеть, казаки проходили мимо кроватей, косясь на притаивших дух французов. Несколько времени было тихо, но вдруг послышался шум, и явился к нам взволнованный в распахнутом халате офицер: «Messieurs, messieurs! on m’a ote mon sabre d’honneur! De grace, de grace!..» («Господа, господа! у меня отняли мою почетную саблю. Сжальтесь, сжальтесь!» – фр.). Мы насилу его вразумили, что будучи пленным, он не может сохранять при себе оружие, что если он дорожит своею саблею, то зачем же он нам не отдал ее под сохранение вместе с другими вещами; что с нашей стороны было бы весьма неловко требовать возврата того, чего не следует возвращать, и притом от войска иррегулярного… Вскоре прибыли сотник и один штабс-офицер, весьма обходительный. Мы ему объяснили все обстоятельства; он занялся составлением списка пленных французов, и при нем мы выдавали им по рукам все их вещи и деньги, также по записке. Он знал несколько по-французски и успокоил в их судьбе как их самих, так и нас». [140]

Заботу об оставленных в Москве раненых французах после освобождения Москвы проявляла вдовствующая императрица Мария Федоровна, высылавшая из Санкт-Петербурга деньги на лекарства и лечение. Немало французов даже осталось после выздоровления в России жить, обзаведясь семьями (через четверть века, в 1837 году в Москве и Московской губернии проживало около трех с лишним тысяч бывших пленных, освоивших вполне мирное ремесло – это были купцы, приказчики, гувернеры, мастеровые).

Среди многих примеров самоотверженного поведения москвичей в оккупированной Первопрестольной хочется остановиться на одном из самых драматических.

Речь идет о защите Воспитательного дома, что и по сей день стоит на Москворецкой набережной.

Когда утром 2 сентября 1812 года генерал-губернатор Москвы Ростопчин в спешке покидал вверенный ему императором Александром I город, вместе с ним Москву оставили и чиновники губернаторской канцелярии, и полиция, и все, кто мог эвакуироваться. Кто же остался в Первопрестольной?

Тутолмин И.А.

Об этом узнаем из дневника князя Волконского: «Итак, 2-го город без полиции, наполнен мародерами, кои все начали грабить, разбили все кабаки и лавки, перепились пьяные, народ в отчаянии защищает себя, и повсюду начались грабительства от своих». [141]

Одним из немногочисленных московских чиновников, оставшихся в такой тяжелой обстановке в городе был действительный тайный советник Иван Акинфиевич Тутолмин, главный надзиратель Императорского Московского Воспитательного дома.

Дом этот занимал целый квартал на Солянке между Свиньинским переулком и Солянским проездом. В то время адрес его был таков: «в Мясницкой части под нумером 1» или «на Солянке и на Набережной, в 1 квартале», или еще «близ Варварской площади». [142]

История Воспитательного дома началась почти за полвека до описываемых нами событий – с манифеста императрицы Екатерины II от 1 сентября 1763 года об учреждении «Сиропитального дома»: «Объявляем всем и каждому. Призрение бедным и попечение о умножении полезных обществу жителей, суть две верховныя должности и добродетели каждаго Боголюбиваго владетеля. Мы, питая их в нашем сердце, восхотели конфирмовать ныне представленный нам генерал-поручиком Бецким проект с планом о построении и учреждении общим подаянием в Москве, как древней столице империи нашей, Воспитательного дома для приносимых детей с особливым гошпиталем сирым и неимущим родительницам… И тако мы сим, как оный с планом проект во всех его частях, так представленный нам об оном доклад, высочайше конфирмуя, определяем быть ему государственным учреждением..» [143]

Упомянутый выше Иван Иванович Бецкой – личный секретарь государыни и президент Академии художеств, главный инициатор учреждения Воспитательного дома. Выдающийся общественный и государственный деятель своего времени, Бецкой разработал образовательную реформу в духе Просвещения, одними из пунктов которой были «Генеральное Учреждение о воспитании юношества обоего пола», а также «Генеральный план» Московского воспитательного дома, представленный им императрице в 1763 году.