Александр Васькин - «Москва, спаленная пожаром». Первопрестольная в 1812 году

«2 или 3 октября император, который уже очень давно не беседовал со мной о делах, спросил меня, как я думаю, готов ли будет император Александр заключить мир, если он сделает ему предложения. Он тогда еще ничего не говорил мне о тех предложениях, которые уже сделал. Я откровенно высказал ему свое мнение: принесение Москвы в жертву свидетельствует о не слишком мирных намерениях, а по мере того, как будет надвигаться зима, шансы все больше будут склоняться в пользу России; словом, нельзя считать вероятным, что русские сожгли свою столицу для того, чтобы потом подписать мир на ее развалинах.

Коленкур А. О.Л.

Худ. Т. Готье с оригинала Е. Шарпантъе .

Середина XIX в .

– Хотите ехать в Петербург? – спросил меня император. – Вы повидаете императора Александра. Я передам через вас письмо, и вы заключите мир.

Я ответил, что эта миссия совершенно бесполезна, так как меня не примут. Тогда император с шутливым и благосклонным видом сказал мне, что я «сам не знаю, что говорю; император Александр постарается воспользоваться представившимся случаем вступить в переговоры с тем большей готовностью, что его дворянство, разоренное этой войной и пожаром Москвы, желает мира; он (император) не сомневается в этом. Этот пожар, – прибавил он, – безумие, которым безумец мог хвастать в тот день, когда зажег огонь, но в котором он назавтра же раскаялся; император Александр хорошо видит, что его генералы бездарны и самые лучшие войска ничего не могут сделать, когда ими командуют такие начальники».

Такой пассаж императора, всегда искреннего с Коленкуром, показывает если уже не явную неадекватность Наполеона, то уж точно – недооценку противника, замешанную на завышенной самооценке. Чем более весомые доводы приводил генерал, тем меньше слышал их его главнокомандующий: «Он настаивал, приводя еще новые доводы, чтобы убедить меня в своей правоте и уговорить принять это поручение. Напрасно я приводил все те возражения, о которых говорил выше. Император ответил, что я ошибаюсь; он получает в настоящее время сообщения из Петербурга; там упаковывают вещи с величайшей спешкой; самые драгоценные предметы отправлены уже внутрь страны и даже в Англию, император Александр не тешит себя иллюзиями; он видит, что его армия сильно уменьшилась и пала духом, тогда как французская армия в состоянии тотчас же двинуться на Петербург; погода стоит пока хорошая; если осуществится этот поход, Российская империя погибла; потерпев поражение, император Александр находится в очень затруднительном положении и ухватится обеими руками за предложение, сделанное нами, так как оно даст ему почетный выход из скверного положения, в которое он попал».

Итак, шпионы Наполеона верно докладывали ему: если в Первопрестольной ценности сгорели, то в столице полным ходом шла их эвакуация. Но началась она не с московского пожара, а еще летом. Александр I, не дожидаясь, пока французы подойдут к Петербургу, распорядился начать вывоз из столицы государственной казны, архивов (в частности, именных указов Петра I) и прочих ценностей, например, «вещей, назначенных в приданое великим княжнам Марии Павловне и Екатерине Павловне и назначенных Анне Павловне». Отправляли все на север, водными путями, в Петрозаводск, Вытегру и т. д. В секретном журнале Комитета министров, сохранившемся в фондах Российского государственного исторического архива есть такая запись от 23 августа 1812 года: «Председатель Комитета министров предложил во исполнение монаршей воли не теряя времени, столь мало уже для судоходства оставшегося, отправить архив Коллегии иностранных дел, по Министерству финансов и Высочайшему Двору, все, что по важности своей должно быть сохранено, но к производству текущих дел не нужно, в т. ч. документы, чертежи, планы. С Монетного Двора столько машин, инструментов, вещей и припасов, чтобы можно было устроить монетное делопроизводство с нужным числом людей. Кабинет Горного Кадетского корпуса, Модельный и Минеральный, а также библиотеку. Возложить на усмотрение директоров и управляющих, какие по первой статье дела должны быть отправлены, а также назначены при них чиновники, которым полагается выдать жалованье вперед за два месяца и снабдить экстраординарною суммою по назначению директора с утверждением министра. Из Таможни отправить все конфискованные в пользу казны товары. Директора и управляющие должны немедленно составить смету, какую тяжесть составят отправляемые дела и вещи, и срочно приказать их укладывать».

Этот документ, вполне возможно, читали и лазутчики французского императора. Но вот что интересно: своих петербургских агентов он услышал, а вот стоящего рядом Коленкура не понимал! А ведь изъяснялись они на одном языке. А переданные бывшим послом слова Александра о том, что «он скорее отступит до Камчатки, чем уступит свои губернии или будет приносить жертвы, которые не приведут ни к чему, кроме передышки», Наполеон и вовсе прослушал:

«Видя, что ему не удается меня уговорить, император прибавил, что все побывавшие в России, начиная с меня, рассказывали ему всяческие сказки о русском климате, и снова стал настаивать на своем предложении. Быть может, он думал, что мой отказ объясняется лишь тем, что мне неловко явиться в Петербург, где ко мне так хорошо относились, как раз в тот момент, когда Россия подверглась такому разорению; основываясь на этом предположении, император сказал мне:

– Ладно. Отправляйтесь только в штаб фельдмаршала Кутузова.

Я ответил, что эта поездка увенчалась бы не большим успехом, чем другая. Я добавил еще, что помню все, что император Александр когда-то говорил мне; я знаю его характер и отказываюсь от поручения, которое император хочет на меня возложить, потому что я уверен, что Александр не подпишет мира в своей столице; так как этот шаг с нашей стороны оказался бы безрезультатным, то целесообразнее не делать его.

Император резко повернулся ко мне спиной и сказал:

– Хорошо. Я пошлю Лористона. Ему достанется честь заключить мир и спасти корону вашего друга Александра».

Наполеон не зря съязвил, назвав русского царя и своего генерала друзьями. Бывало в девятнадцатом веке и такое. Коленкур умел вызвать на откровенность императоров. Быть может, потому русский царь сказал о нем: «В его душе есть что-то рыцарское, это честный человек». И когда после второй реставрации Бурбонов в июле 1815 года Коленкура хотели депортировать, лишь благодаря личному заступничеству Александра I его оставили в покое.

Мир во что бы то ни стало. Худ. В.В. Верещагин. 1899–1900 гг.