Леонид Шепелев - Титулы, мундиры, ордена в Российской империи

Когда это было передано царю, тот воскликнул: "Моим генерал-адъютантом - ни за что!.. Дать ему бриллиантовые андреевские знаки, но без рескрипта". Муравьев, "недовольный тем, что ему не была дана награда, о которой просил, уехал к себе в лужское имение", где скоропостижно скончался. "Фельдъегерь, привезший ему туда бриллианты, застал его мертвым...". (Обратим внимание на то, что рассказ, Шувалова характеризует не только нравы, но и шкалу ценности разных наград).

В том же 1886 г. А. А. Половцов счел важным записать в дневнике как характерную черточку времени, что застал у генерал-фельдмаршала великого князя Михаила Николаевича графа П. А., Шувалова, "который в белом мундире пришел благодарить великого князя за исходатайствование этого щегольского костюма". Здесь тоже не все ясно: что за "белый мундир", что означало его получение?

В книге К. А. Кривошеина о его отце - видном государственном деятеле предреволюционной России - говорится, что в мае 1905 г. А. В. Кривошеий "был назначен товарищем главноуправляющего" ведомством землеустройства и земледелия и "награжден гофмейстерским мундиром, состоя в должности гофмейстера, соответственно генеральскому чину действительного статского советника". Прежде всего заметим, что здесь допущена неточность: А. В. Кривошеий к моменту награждения не "состоял в должности гофмейстера", а был в нее пожалован посредством "награждения гофмейстерским мундиром". Что же это за "должность" и должен ли был А. В. Кривошеий совмещать ее с должностью товарища главноуправляющего? Поясним сразу, что реально такое награждение означало не назначение на должность гофмейстера, а пожалование почетного придворного звания, нелепо называвшегося "в должности гофмейстера".

С. Ю. Витте вспоминает, что, когда он был министром финансов, германский посол в России просил его в связи с заключением торгового договора между Россией и Германией посодействовать удовлетворению желания кайзера Вильгельма II "получить форму русского адмирала". При русском дворе было известно, что кайзер "больше всего любит всевозможные формы, ордена и отличия". Желание Вильгельма было удовлетворено. Но что для нас это означало в правовом отношении?

До нас дошли свидетельства того, с какой неукоснительностью следил за соблюдением своего служебного старшинства московский генерал-губернатор (1865-1891 гг.) "полный генерал" и генерал-адъютант князь В. А. Долгоруков. Обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев писал в 1879 г. наследнику престола (будущему Александру III), что при посещении Москвы он присутствовал на обеде в Биржевом комитете купеческого общества. Отметив, что его "посадили на почетном месте возле Грейга" (министра финансов), Победоносцев добавляет, что "Долгоруков не был на обеде, чтобы не явиться вторым лицом" среди присутствующих. В следующем году, как рассказывает в своем дневнике государственный секретарь Е. А. Перетц, на обеде у принца А. П. Ольденбургского В. А. Долгоруков выразил неудовольствие по поводу того, что его посадили по левую руку от хозяйки, тогда как, по его мнению, он раньше был произведен в чин, чем равный ему по классу чина, но посаженный по правую руку от принцессы Евгении Максимилиановны сенатор, действительный тайный советник М. П. Щербинин. Принцессе пришлось оспорить старшинство Долгорукова, сославшись на то, что она "сама назначает места по спискам старшинства". При этом она заметила Перетцу: "Вы считаете это пустяками, а между тем, поверьте, оно не так. Немногие, как Долгоруков, прямо заявляют о своем старшинстве. Но если они не следуют его примеру, то это вовсе не доказывает, чтобы они о старшинстве своем не думали".

Русская литература широко отразила (преимущественно в сатирическом плане) бытование титулов, мундиров и орденов и их общественное значение. Эта триада составляет одну из стержневых линий комедии А. С. Грибоедова "Горе от ума" (1824 г.). Отношение к ней героев позволяет автору выявить их мировоззрение и служит критерием для их оценки. Отказ от "искания" чинов и критическое отношение к ним воспринимаются большинством персонажей как неразумность, как антиобщественные поступки и признак вольнодумства.

Княгиня Тугоуховская с ужасом говорит о своем племяннике Федоре:

Чинов не хочет знать!

Молчалин, пытаясь выяснить причины иронической раздражительности Чацкого, спрашивает его:

Вам не дались чины, по службе неуспех?

И получает в ответ:

Чины людьми даются,

А люди могут обмануться.

Фамусов делает Скалозубу комплимент:

Вы повели себя исправно,

Давно полковники, a служите недавно

Тот объясняет свой путь в полковники с наивным цинизмом:

Довольно счастлив я в товарищах моих,

Вакансии как раз открыты,

То старших выключат иных,

Другие, смотришь, перебиты

Отвечая на вопрос Фамусова, имеет ли его двоюродный брат "в петличке орденок?". Скалозуб объясняет, что брат и он получили ордена вместе:

Ему дан с бантом, мне на шею.

При встрече со старинным приятелем Чацкий задает ему вопрос: "Ты обер или штаб?".

В монологе Чацкого "А судьи кто?" А. С. Грибоедов вкладывает в его уста обличение культа мундира:

Мундир! один мундир! он в прежнем их быту

Когда-то укрывал, расшитый и красивый. Их слабодушие, рассудка нищету

И нам за ними в путь счастливый! И в женах, дочерях - к мундиру та же страсть!

Я сам к нему давно ль от нежности отрекся?

Теперь уж в это мне ребячество не впасть;

Но кто б тогда за всеми не повлекся?

Когда из гвардии, иные от двора

Сюда на время приезжали.

Кричали женщины "ура"!

И в воздух чепчики бросали!

В другом монологе Чацкий критически отзывается о фасоне мундиров, введенных в начале XIX в., видя в них некоторый символ правительственной политики и самосознания русского общества:

Пускай меня объявят старовером,

Но хуже для меня наш Север во сто крат

С тех пор, как отдал все в обмен на новый лад

И нравы, и язык, и старину святую,

И величавую одежду на другую

По шутовскому образцу:

Хвост сзади, спереди какой-то чудный выем,

Рассудку вопреки, наперекор стихиям;

Движенья связаны, и не красна лицу...

Воскреснем ли когда от чужевластья мод?

В салонных разговорах упоминаются золотое шитье мундиров, "выпушки, погончики, петлички" на них, узкие "тальи" мундиров.

Важно отметить, что сам Грибоедов придавал фасону одежды (и частной, и форменной) существенное социальное значение. В ходе следствия по делу декабристов он разъяснял: "Русского платья желал я потому, что оно красивее и покойнее фраков и мундиров, а вместе с этим полагал, что оно бы снова сблизило нас с простотою отеческих нравов".

Напомним, наконец, еще одну реплику Фамусова:

Покойник был почтенный камергер,