Михаил Шевердин - Колесница Джагарнаута

Несчастная! Она порвала с миром прошлого. Она забыла все прошлое. Ничего не осталось на донышке ее души.

И все вернулось. Все! Молитвы, бред зикров-радений, вопли "Йя хакк!", дервиши, каландары! Обезумевшие истеричные паломницы, ползущие к ногам ее, - пророчицы! Продажа в рабство. Нож, липнущий рукояткой к ладони. Ужас в ночь перед казнью. Ужас, ужас! Холод могилы.

Ничего не оставалось от прошлого. И все вернулось.

Вернулось с мюршидом, с его рябым, шлепающим обвислыми губами лицом, с его животной улыбкой, собирающей щербинки в грязные пятна на щеках. И не задумывалась Шагаретт даже, как нашел ее великий наставник и зачем нашел. Какое это теперь имело значение? Она знала лишь одно: мюршид напал на след своей насиб, явился, теперь ей и ее близким грозит опасность...

Шагаретт вскочила, посадила сынишку на кровать и бросилась к воротам. Она пришла в ярость от низких поясных поклонов и преданных улыбок верного стража. Она гневно приказала:

- Не смей! Я знаю, ты предан и верен. Но чрезмерно верный уподобляется бессловесному псу. Будь разумным! Насторожись! Смотри! Но не смей сделать что-нибудь этому... Ну, который приносит молоко. Не смей сказать ему ни слова! Не смей прогонять! Понял? Не смей!

Почтительнейше и бестолково Бетаб бормотал что-то невнятное:

- Он опасный... Повинуюсь... Его надо бы... Повинуюсь, бегум!

Шагаретт оборвала его невразумительный лепет:

- Приказываю! - И побежала обратно через двор. На полдороге она обернулась и выкрикнула: - Увидишь, кто подойдет к Джемшиду... посторонний... Прикоснется... Раздави того, растопчи голову змее... пауку... Разотри подошвой о землю! Разотри! Разотри!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Ни на небе, ни на земле, ни в

океане, ни в горной расселине не

найдется места, где живущий избавился

бы от последствий злых дел.

Д ж а м м а п а д а

Есть предел отчаяния, непостижимый

для отчаявшегося.

Ф а н и

Ад! Если можно ощутить ад в душе, молодая женщина его мгновенно ощутила.

Какое-то неистовство в мыслях, в сердце. И такая боль!

Она смотрела на улыбающегося мюршида, и настойчивая мысль, одна-единственная мысль стучала в мозгу: пришло возмездие. То, чего она боялась, то, чего не хотела допустить, пришло. Возмездие за все... За любовь, за жизнь, за наслаждение жизнью, счастьем. Возмездие протянуло лапу из мистической тьмы и все-таки схватило ее. Все страшное прошлое бред пророческих радений, могильный холод склепа, своды мазара, проповеди, монотонный голос чтеца Корана, вереница патлатых дервишей с их жутким "Йя хакк!", отвратительные, цепкие кошмары, суеверие, заклинания. "Поистине, поскольку детство их - ад и в зрелости их тянет в ад". Липкая от крови рукоятка ножа! Отчаяние в дни рабства - все, все, что она пыталась забыть и не могла забыть.

Все! Алеши нет, опять он уехал далеко на коне, значит, вернется не скоро. Она одна лицом к прошлому. Ад! Мгновение - и она очутилась на пороге ада. И из его врат смотрит на нее лицо мюршида, расплывшееся в скользкой улыбке. А взгляд у него серый, бесцветный, свинцовый взгляд. Неподвижный, давящий. Взгляд, под которым она девчонкой замирала в диком испуге, делалась беспомощной, безвольной. Взгляд, который превратил ее, юную, слабую, в насиб, взгляд, толкнувший ее на путь пророчицы Турбети Шейх Джам. Она забыла этот уничтожающий волю взгляд, встретившись тогда ночью в ауле Мурче со взглядом Алексея Ивановича, ее Алеши. А потом она навсегда - так она думала - забыла... Забыла лицо мюршида, забыла мазар, забыла святых ходжей. Все забыла. Раз и навсегда!

И лишь тогда в Москве, на бульваре, далеким эхом, смутным напоминанием прозвучал голос...

Но тот случай она постаралась забыть. И с тех пор тени прошлого больше не мучили ее. Иногда, очень редко, страх сжимал ее сердце. Но тотчас все проходило.

Все эти годы ее учили, жизнь ее учила, что нет никаких мистических сил, что суеверия, вера в рок - чепуха! Ей казалось, что в ней ничего не осталось от пророчицы, кроме мистического огня во взгляде, огня, который так любит ее Алеша.

И все же в душе, где-то в самых неисповедимых ее глубинах, таилось что-то от фанатичной пророчицы.

До семнадцати лет она жила религией, в суеверии, в мистическом бреду. И вырваться из ада оказалось нелегко. Что-то осталось. Она силой вырвалась из страшного мира, ее вырвали почти против ее воли сильные руки, сломали клетку. И вот... возмездие.

Во взгляде прищуренных, придавленных скулами глаз мюршида Шагаретт читала приговор себе... Нет, сыну!

Спасти сына!

Жирная физиономия мюршида улыбалась. Жирные губы, словно смазанные салом, шевелились. Мюршид что-то говорил, и смысл слов его с трудом доходил до сознания:

Осыпала себя всю серебром и золотом.

Думаешь, сквозь такой щит не проникнут стрелы мести?

Так вот о чем. О насилии рока. Зловещие эти слова она слышала когда-то. Это слова поэта Рухи. Она и сама когда-то вещала их в своих пророчествах, во время диких кочевий на Кешефруде и Бадхызе. Пророчествовала и сама верила.

Верила. А теперь?

Пришел час снова поверить.

- Да просветит тебя слово божие! - прошептали губы мюршида.

Он снова пришел... на следующее утро.

Просветить ее. Просветить - значит, озарить светом истины, озарить сиянием, сделать светлым. А мюршид, его слова "просветить" - заставить покориться "мудрости предопределения", подчиниться, не сметь роптать. "Просветить", по мюршиду, - бросить в яму прошлого. В ад.

Она не думала о прошлом, старалась не думать. Боялась. И лишь иногда в снах это прошлое кралось драконом на кривых лапах, с мрачными кошачьими глазами. Дракон? Почему дракон? Может быть, потому, что в детстве ее напугал степной крокодил-варан - крался сторонкой, мигая зловеще желтыми глазами, и исчезал в сумраке сна?

Сейчас дракон-мюршид в образе разносчика - "кисло-пресное молоко" стоял у ворот. Дракон выкатился из тьмы и надвинулся зубастым чудовищем из прошлого на нее и на малыша сыночка. А маленький Джемшид - все звали его в семье в честь деда Джемшидом - ничего не подозревал. Он и не ведал, что сидящий на корточках перед своими глиняными хурмачами, снятыми с коромысла, большой, толстощекий, добродушный дядя настоящий дракон, о каких ему мама и папа рассказывают в сказках. Аждахо или Змей Горыныч. Малыш смеялся и нападал на доброго дядю, который позволял безропотно ударять себя деревянной сабелькой. Воинственного маленького Джемшида тянуло к мюршиду, как железный гвоздик притягивается магнитом.

Ребенка манили из двора базарные шумы. Он вечно крутился около привратницкой, тянулся подергать за усищи Бетаба. А тут еще новый дядя, веселый забавник.

С ужасом Шагаретт обнаружила, что усатого моманда нет на месте.

На гвозде висят тюрбан и винтовка, а привратника нет. Холод сжал сердце, когда молодая женщина поняла, что осталась наедине с мюршидом. И отчаяние охватило ее. На поясе у Абдул-ар-Раззака висел в цветных кожаных ножнах нож. Длинный великолепный нож. Мюршид не грозил, не приказывал. Одной рукой он играл костяной рукояткой ножа, пальцем другой щекотал под подбородком малыша и странно хихикал: