Михаил Шевердин - Осквернители (Тени пустыни - 1)

И часто потом, едва Петр Иванович закрывал глаза, перед ним начинали метаться тенями по белой отмели фигуры с короткими черными тенями и пылало пятно на белом песке у самого виска англичанина...

Помрачневшее лицо Алаярбека Даниарбека было так страшно, что свирепые, не боящиеся ни черта, ни бога белуджи остановились как вкопанные.

Белуджи потоптались на месте. Наконец один из них с удивительной робостью пробормотал:

- Позвольте взять его... Господин приказал принести его к нему. Хочет посмотреть, где пуля...

Тело Уормса понесли к Керим-хану. Но и здесь вождь белуджей остался верен себе. Он замахал руками и завопил:

- А ну, окуните его в воду! Да хорошенько! У Ференгов, в ад их всех, всегда в кармане есть что-нибудь опасное, горючее...

Больше всего поразило Петра Ивановича то, что Керим-хан ничуть не казался взволнованным. Не повышая голоса, он похвалялся перед своими белуджами выстрелом, словно стрелял не в человека. Так же спокойно, равнодушно он приказал "закопать" Уормса. Именно закопать, а не похоронить. Подойдя к Петру Ивановичу, он заглянул ему в лицо и спросил:

- Здорово стреляю, а? Видел?

- Слышал о вас много, но думал лучше. Бессмысленное зверство. Дикость...

Керим-хан ничуть не обиделся. С видимым удовлетворением он сказал:

- Какой выстрел, а? На двести шагов и прямо в голову, а?

Чувство, похожее на тошноту, не оставляло Петра Ивановича. Он ушел вместе с Алаярбеком Даниарбеком вдоль берега к переправе. Несмотря на уговоры и даже униженные мольбы вождя белуджей, он уплыл на другой берег Герируда, чтобы при первой возможности уехать в Хаф.

Долго еще в ушах звучали наивные и страшные слова Керим-хана: "Горе мне: урус на меня рассердился. Почему? Урус должен быть доволен. Инглиз пошел в ад. Поезжай, урус, и скажи своим большевикам: "Собственными глазами я видел, как от руки Керим-хана пал английский ублюдок". Теперь русские отдадут мне моих баранов, моих жен. Хитер был англичанин. Хотел воевать руками белуджей... Мать у меня здорова. Тысяча рупий в моем кармане. Инглиз кончился. Хо-хо-хо! Какое счастливое стечение обстоятельств! Хочешь, я подарю тебе хезарейского коня? Быстрый конь, золотой масти конь!"

- Едем, Петр Иванович, - говорил, взбираясь на лошадь, Алаярбек Даниарбек, - едем... И до захода солнца мы успеем еще в Рабат-и-Турк... Это на самой границе.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Закрыв лица щитом бесстыдства,

Пошли вперед шагами подлости.

А б у Н а ф а с

Тянуло погребом и верблюжатиной. Сырость ползла из углов каморки. Сальная свечка трещала и плевалась. Жалкую хижину Тюлегена продували все ветры пустыни.

Аллах наделил персидского коммерсанта Али противной привычкой: он ходил взад и вперед, махал коротенькими своими ручками и непрерывно плевался. Дойдет до двери - плюнет. Просеменит, неслышно ступая по кошме, в противоположный угол и непременно снова плюнет.

Это плевание раздражало Овеза Гельды и Бикешева. Зло поглядывали они на метавшегося взад-вперед перса и морщились каждый раз при его громогласных "эх, тьфу-тьфу!".

Но еще более желчными взглядами Овез Гельды и мангышлакский бий обменивались друг с другом. Не ждали они, что придется им повстречаться в Хазараспе. Старинные счеты имелись у Овеза Гельды и Бикешева, кровавые счеты. И им больше подходило встретиться где-нибудь в степи в саксауловом лесу и обменяться не приторными вежливостями, а выстрелами.

Господин Али бегал и плевался. Овез Гельды и Бикешев бесились. Они ждали. Холод забирался за воротник. С потолка звонко капала в глиняную миску вода. Потрескивало сало свечи. Ежеминутно раздавалось "эх, тьфу-тьфу!". Снаружи, близко и далеко, лаяли собаки.

- Ну?

В неожиданно прозвучавшем вопросе Овеза Гельды слышались нетерпение и ненависть.

Перс остановился и круто повернулся.

- А что, дражайший, по-вашему, делаем мы? Пляшем? - спросил он и снова сплюнул.

Пристально поглядев на Овеза Гельды, он добавил:

- Сейчас придут. - И спросил: - От ваших нет вестей? Они не упустят дружков?

Бурая, с серебряным отливом бахромка на подбородке Овеза Гельды встопорщилась, а в глазах его поползли хитрые огоньки.

- Ударил я шашкой - в Аравии зазвенело! - высокомерно проговорил он.

У перса вопросительно подпрыгнули кустики бровей.

- Молния! - важно пояснил Овез Гельды.

Али недоумевал.

- У нас, у туркмен, такая присказка: "Удар сабли туркмена как молния, даже в Аравии звоном отзовется".

- И ваша молния, позвольте поинтересоваться, их достанет? Армянин очень опасен. Армяне умны, хитры, а он, ко всему, еще большевик.

- Армянина уже нет.

- Как?

- Я послал девять молний, девять джигитов. Девять - счастливое число на охоте. Молнии поразили армянина, - сказал равнодушно Овез Гельды. Даже непутевый охотник знает, куда бежит кулан. А кулан бежит всегда к своей куланихе. Разве оставит армянин жену? Он поехал в Ургенч, но повернул в совхоз к жене. По дороге и ударили мои молнии.

- А тот, другой?

Овез Гельды с силой потянул воздух, будто принюхиваясь, и снова бахромка его бороды зашевелилась.

- Э, гончие идут по следу. Хороший нюх у воинов Овеза Гельды.

Тут персу послышалось, точно кто-то громко скрипнул зубами. Но нет, на лице Овеза Гельды читалась лишь мрачная решимость. Шрам на лбу его потемнел.

- Какой-то молокосос! - проговорил калтаман, небрежно отмахиваясь от надоедливой мысли. - Неужели ты думаешь, Овез Гельды сражается с молокососами? Овез Гельды давит их как вшей. Молокосос посмеялся над Овезом Гельды, над богатырем Овезом Гельды. Молокосос вообразил, что победит Овеза Гельды. Нет. Овез Гельды в воде не тонет, в огне не горит.

- И все же! - весело плюнул Али. - И все же молокосос гуляет. И все же молокосос живой. А у живого язык шевелится.

Овез Гельды помрачнел.

- На рассвете из Каракумов придет ветер. Из Черных песков. Черный ветер. Проклятие! Зажравшиеся колхозники-геоклены осмелились отобрать у моих воинов купленное зерно. В пустыне нечего жрать. Людям нечего жрать. Лошадям нечего жрать... Когда коням и людям нечего жрать, кони и люди тигры. Сегодня ночью мои голодные люди на голодных конях вихрем мести обрушатся на колхоз геокленов. Аллах обидел туркмен! Аллах делил землю среди потомков Адама и отдал нашему прапрадеду Огузу пустыню. А что возьмешь от пустыни? Песок и соль. Туркмен не просит ни у аллаха, ни у людей. Туркмен берет. А когда ему добровольно не отдают... О, тогда сабля решает. Кто не нападет, на того нападут. Конец колхозу, конец молокососу.

Тут задвигался Бикешев. Из-под прокисшей шубы просипел тонкий его голосок:

- Расквакалась лягушка, наглотавшись болотной воды. Дал бы бог ослу рога, всех бы запорол. Мы все за одно дело стоим, за дело ислама. Против большевиков идем. А почему твои калтаманы - разбойники - наших казахов притесняют на колодцах? К воде подпускают, только когда сами напьются и своих баранов напоят? Почему наших биев оскорбляют? Что наши бии, хуже ваших белых папах? Не друзья вы, а воры с большой дороги.