Михаил Шевердин - Вечно в пути (Тени пустыни - 2)

И вдруг ее вывел из печальных раздумий голос:

- Ханум не побьет свои нежные ножки о камни мостовой? Вон какие каблучки тонкие... Ханум привыкла ездить в автомобиле...

Настя-ханум почти закричала:

- Гульсун! Я тебя ищу, Гульсун!

Живая, здоровая, веселая Гульсун шла рядом. Она как-то особенно кокетливо куталась в свой чадур, облегавший ее молодое тело, дышавшее здоровьем и энергией. Рубенд - белую чадру - она откинула на голову, открыв совсем свое лицо.

- Как ты мне нужна, Гульсун! И ты не боишься ходить так? На тебя мужчины глаза пялят.

- И пусть пялят. Им же хуже, а меня не убудет... А зачем госпожа ищет Гульсун? Что знатной госпоже понадобилось от простой, глупой хезарейки? А?

- Ты мне очень нужна, Гульсун. Очень, - повторяла истерично Настя-ханум, сжимая руку молодой женщины.

- О, небо оседлало землю. Что-то, госпожа знатности, вы не очень жаловали нас вниманием.

- Тебе надо бежать, Гульсун... Бежать из Мешхеда.

- Новости... Почему мне надо бежать?.. Смешно...

Но в словах Насти-ханум звучало отчаяние, и Гульсун испугалась. Испуг сменил ее беспечность сразу же. Она вдруг толкнула Настю-ханум в очень узкий замусоренный проход между глинобитными домами и громким шепотом попросила:

- Ой, я волнуюсь... Скажите, в чем дело?

Они шли по душному коридору между слепыми стенами домов. В нос бил кислый запах глины и нечистот. К рукам, лицу липли мухи.

Торопясь и путаясь, Настя-ханум рассказала о разговоре Али Алескера с Анко Хамбером. Она очень удивилась, когда Гульсун беззаботно рассмеялась:

- Сгореть их отцам! И они воображают, что смогут перехитрить самого дьявола. Так и дался мой муж им в лапы...

Она захлебывалась от смеха. Она смеялась простодушно, как девчонка.

- И совсем неуместно смеяться, - сердито сказала Настя-ханум. Твоему мужу в самом деле грозит опасность, может быть даже смерть, а ты смеешься.

- Моему мужу и повелителю всегда грозит смерть. Что же, я каждую минуту плакать должна? Мой муж - хитрый дьявол... Хитрее всех.

И она снова закатилась в приступе смеха.

Но вдруг, перепрыгнув канаву с черной зловонной жижей на дне, она схватила Настю-ханум за руку и пробормотала:

- Ай, дочка... его дочка.

Она уже не смеялась.

- Что ты хочешь сказать?

- Дочка-то его в караван-сарае... Он мне голову оторвет за дочку. А мне теперь в караван-сарай не пройти. Ай-ай! И мой сундук там... и туфли там, и платья там, которые муж подарил... ай!

- Какие платья?

- Да сеид, мой дьявол, очень любит меня... Купил мне двадцать платьев... И сказал: "Твое тело очень красиво... Твое тело должен обнимать шелк".

В словах Гульсун звучали нотки наивной гордости. Только теперь Настя-ханум заметила, что молодая женщина одета очень богато.

- Ты не думай, что он, дьявол, хитрый и глупый, - сказала гордо Гульсун. - Он очень умен. Он великий вождь... И он предпочел меня всем там дочерям вождей. Они черные и тощие, а я - смотри, у меня белое тело. Он приходит ко мне в караван-сарай каждую ночь. Когда рука его оказывается на моем лоне, он делается неистовым. Он меня очень любит...

Но Настя-ханум меньше всего хотела слушать, как сеид Музаффар любит свою сигэ. Настя-ханум переполошилась:

- Ходит? К тебе в караван-сарай?.. Музаффар?.. Шейх Музаффар здесь, в Мешхеде? Какой ужас!

- Да, из-за меня он здесь, - хвастливо заявила Гульсун, - и каждую ночь. Он меня очень любит.

- Господи, но они его схватят!

- Никто не знает, что он здесь, в Мешхеде... Он приказал мне дать самую страшную клятву... молоком моей матери, что, если я проболтаюсь... он... Ай!.. И я проболталась, и теперь... молоко у моей матери скиснет. И моя мать не захочет нянчить моего сына... Он сейчас у нее... в Гельгоузе.

- Я никому не скажу, - быстро проговорила Настя-ханум, - никому... Но что нам делать?

- А что нам делать?

- Ты же сказала... девочка в караван-сарае.

Лицо Гульсун сделалось серьезным. Она задумалась.

- Если я пойду в караван-сарай... - сказала она нерешительно.

- А вдруг они прислали кого-нибудь... подсматривать.

- Ох! Сколько хлопот из-за этой девчонки. Говорила я супругу: сделай мне скорее сына. Чужой ребенок, хоть корми его одной халвой, не останется с тобой, свой ребенок не уйдет, даже если ему голову проломишь. А муж в найденыше... в этой девчонке души не чает.

- Пойми, они хотят схватить Музаффара, твоего мужа. Ты сама и девчонка им не нужны. Но они пойдут за тобой по пятам и проследят твоего мужа. Они только и хотят этого... и с твоей помощью они изловят его.

- А если я не пойду в караван-сарай? - думала вслух Гульсун. - Но тогда они увезут и убьют его дочку. И он проклянет меня...

Гульсун шмыгнула носом и тихохонько заскулила, совсем по-щенячьи.

Но растерянность владела Гульсун не больше минуты.

- А, - обрадовалась она и потащила за руку Настю-ханум куда-то по проходу между глухими стенами. Они долго прыгали через сточные канавы и кучи мусора, долго плутали и наконец выбрались снова на оживленную улицу. К удивлению Насти-ханум, они оказались на окраине базара, по другую сторону которого высились облезшие, облупленные ворота Курейшит Сарая. Смотри! - сказала Гульсун.

Ошеломленная шумом и гамом, Настя-ханум призналась:

- Я ничего не вижу.

С тревогой смотрела она на галдящую толпу, над головами которой надменно высился ажан в белых перчатках и с дубинкой в руках.

- Вон! У кахвеханы... - сказала Гульсун. - Дрыхнет... человек. Рядом ослы... Аббас, погонщик ослов... Да у кахвеханы той... вон... окна еще заклеены газетами.

В тени стены лежал оборванец, выставив на обозрение базара заплатанный зад своих штанов. Около него уныло стригли ушами тощие, все в струпьях ослы.

- Его зовут Аббас. Клянусь, и за тысячу туманов хозяин караван-сарая не сделает того, что сделает этот бедняк за одну мою улыбку. Он увидел мое лицо и... влюбился, бедняга... Смотри, слушай и удивляйся.

Она ловко скользнула в толпу и через минуту уже стояла около сладко спавшего прямо в пыли Аббаса.

- Эй, проснись, повелитель всех ослов, - сказала Гульсун. - Что ты спишь, когда богатство лезет тебе прямо в твой беззубый рот? Вставай!

Погонщик ослов долго кряхтел и позевывал. Он не мог сообразить, что происходит. Гульсун озорно отвела в сторону от лица покрывало и сделала глазки. Взгляд ее большущих черных глаз обжег погонщика, и он сразу проснулся.

- Это ты, очаровательница? - восхитился он. - О Абулфаиз! - И, одернув на себе изодранную черную безрукавку, продекламировал, чмокая губами:

Губки твои - Мекка,

И я паломник... к ним.

- Как он спешит... паломник, - сердито сказала Гульсун. - Ноги смотри не побей, когда в Мекку пойдешь...

Но она так обворожительно улыбнулась, что "ум погонщика ослов улетел". Он пожирал глазами красавицу и стонал.

И хоть рассвирепевшая Гульсун стукнула его по голове, он предложил ей пойти сейчас же к казию. Страстный погонщик ослов готов был безотлагательно вступить с прелестницей в законный брак. Как ей угодно на всю жизнь, на год, на сутки. Ибо в Мешхеде все возможно...