Михаил Шевердин - Вечно в пути (Тени пустыни - 2)

Но он молчал. Он вспоминал слова бабушки: "Мысль не в слове. Мысли за словом. Она притаилась в бутоне мысли. Ищи и старайся понять. Будь наивным ребенком, но будь и мудрым. Не открывай бутон опрометчиво!"

Он не открывал мыслей, над которыми сам иронически издевался.

Но Ибн-Салман поразил Зуфара. Произнеся равнодушно и холодно "так надо", араб вдруг усмехнулся и спросил:

- Ты помнишь Баге Багу?

Зуфар кивнул головой. Он весь встрепенулся. Сейчас его отец и покровитель ему все объяснит. Неспроста он помянул Баге Багу.

- Ты помнишь русскую красавицу Настю-ханум? Ты не мог не запомнить ее. У нее золотые волосы, глаза-нарциссы, кожа цвета слоновой кости...

- Ее сестра была красивее.

- Ого! Вон ты какой! Ты знал сестру Насти-ханум?

- Ее сестру убил Овез Гельды. Проклятый Овез Гельды!

- А-а! Я слышал. И что, она была красива? Красивее Насти-ханум? Не верю.

- У нее душа была красивая. Все кочевья любили ее за красоту ее души... Она делала столько добра, и Овез Гельды убил ее!..

Джаббар ибн-Салман с любопытством посмотрел на Зуфара:

- А я думал... слышал, узбеки грубы... А ты вон какой!

- Разве можно так говорить... - В Зуфаре все кипело.

Араб замахал на него рукой:

- Хорошо... хорошо. Древняя узбекская культура... поэзия... Я не о том. Ты бывал в Ашхабаде?

- Нет.

- Но ты сможешь найти Настю-ханум в Ашхабаде? Не сейчас? Нет. Придет день, и я пошлю тебя в Ашхабад. Я дам тебе адреса, и тебе помогут найти Настю-ханум.

От золотых твоих кудрей.

Не оторвусь душой.

Запутался, как соловей,

В ветвях опасных я.

Зуфар растерялся. Действительно, было от чего растеряться: кудри... соловей... Настя-ханум... Удивительно! Вот о чем думает, оказывается, мрачный, суровый Ибн-Салман.

Даже в непроглядной тьме порой затрепещет искорка и погаснет. На какое-то мгновение она вспыхнула и сразу все осветила. Зуфару вспомнился один случай. Он шел через болото аму-дарьинской поймы, ночью. Ноги вязли в грязи, путались в корнях, по лицу хлестал камыш. Где-то что-то ворчало, рыкало, скрежетало. Темноту можно было назвать отчаянной. Зуфар ничего не видел. Он не знал, где идет, куда идет, проклинал и землю, и ночь, и болото. В таком страшном месте ему не приходилось бывать. И вдруг в глаза точно ударило. Зуфар даже зажмурился. И все стало ясно и просто. Он сначала не понял, откуда возник свет. И, лишь постояв и отдышавшись, увидел: лужица, обыкновенная лужица отразила свет звезд. И все страхи исчезли. Лужица сверкнула, и все прояснилось...

Странные вещи говорил араб. Непонятные вещи...

В душе, мрачной, сухой, вдруг на мгновение забрезжил отсвет чувств. Совсем неожиданно, не вовремя. Значит, и в этом сухом человеке есть еще проблески нежности.

Зуфар мысленно произнес это слово и испугался. Он совсем был расположен уже видеть в Ибн-Салмане только плохое. Он начал ненавидеть Ибн-Салмана именно за то, что тот спас его и заставил тем самым уважать его, повиноваться ему во всем. Все казалось простым: Джаббар ибн-Салман враг. И вдруг этот разговор, этот свет во тьме... Или Джаббар смеется над ним?..

Узбек не позволит смеяться над собой даже тому, кому он обязан жизнью, даже своему отцу. Сколько приходится мучиться, сколько возиться с этим неприятным, полным высокомерия господином. Иначе как господином в мыслях Зуфар Ибн-Салмана не называл. Лично Зуфару с господами до своих приключений в Персии сталкиваться не доводилось. Он не помнил времен хивинского хана Исфендиара и беков... Он был тогда совсем маленький.

Зуфар шагал по пустыне и терпел. Терпел голод, жажду, зной и высокомерие араба. Если бы не чувство благодарности, обыкновенной благодарности, он давно бы отделался от него, оставил бы одного среди барханов. По глубокому убеждению Зуфара, Джаббар ибн-Салман со всеми своими картами и компасом один из Каракумов выбраться бы не сумел.

Джаббар ибн-Салман! Да и имя какое-то такое... аристократическое.

Впрочем, в Келате араб потребовал, чтобы Зуфар называл его просто Джаббаром. Когда они собрались выезжать, он учинил настоящий допрос, грубый, резкий, и Зуфар никогда не забудет этого разговора.

- Откуда тебе известно мое имя? - спросил Ибн-Салман неожиданно. Он любил огорошить собеседника.

- Какое имя? - искренне удивился Зуфар.

- Ты меня все время называешь Ибн-Салманом... Откуда ты взял, что меня так зовут?

Зуфар не мог вспомнить, где он слышал впервые это имя.

- Все вас так называют...

- Нет, меня всюду зовут Джаббаром.

- Хорошо... Я запомню... Джаббар...

Он вздохнул с облегчением. Но он обрадовался преждевременно. Джаббар ибн-Салман мрачно поглядел на него и спросил:

- Хаф? Вы были в Хафе?

В самом Хафе Зуфар не был и лишь проходил стороной, когда бежал из кочевья хезарейцев. Поэтому он искренне ответил:

- Нет... Даже не знаю Хафа...

- Это хорошо для тебя...

- Что хорошо?

- Что ты не знаешь Хафа, что ты не был в Хафе...

- А что было бы, если бы я знал Хаф?

- Ты любопытен... Было бы плохо, потому что в Хафе меня звали Джаббаром ибн-Салманом... А здесь меня зовут просто Джаббар, и когда мы поедем по пустыне, зови меня Джаббар. И никак иначе...

Скрытность араба была вполне естественной. Нельзя было не удивляться ловкости и умению, с какими они перешли границу близ аула Меана. Джаббар умудрился так же ловко и незаметно переправиться через мелководный Теджен и пробраться по степному междуречью мимо колодцев Шор-кала к переправе Курджуклы на реке Мургаб. Их сопровождали контрабандисты из племени салоров, и Зуфару не удалось поговорить ни с кем из встречных путников.

Ночная переправа через Мургаб проходила безалаберно, в сутолоке. Ветхие каюки, кое-как собранные из сучьев туранги и фисташкового дерева, были сколочены деревянными гвоздями. В щели, проконопаченные обрывками ватных халатов, фонтанчиками рвалась вода, и ее непрерывно вычерпывали. Текинец-лодочник ворчал: "Тысячу лет не переправлялись, а теперь понадобилось. Теперь времена аламана вернулись... Вот и вытащили старую треснувшую миску. Разве выдержит она четырех лошадей и два десятка людей?.."

Очень хотелось Зуфару шепнуть словечко ворчливому перевозчику, но в каюк набилось полно вооруженных до зубов калтаманов. Пришлось завести разговор про рыб. Перевозчик заявил, что ему безразлично, есть рыба в Мургабе, нет ли рыбы. "Разве можно есть сырую рыбу? От воды лихорадка..." Тщетно пытался Зуфар придумать что-нибудь иносказательное, чтобы дать понять перевозчику, кто он.

После переправы, пока поднимались в темноте на железнодорожную насыпь, Зуфар держался поближе к перевозчику. Все ждал случая. Но здесь их окликнули по-туркменски: "Эй, товарищ! Кто?" Калтаманы схватились за ружья. Рельсы поблескивали в темноте. Вдали горел красный огонь семафора. Кто-то шел по рельсам к ним. Под его ногами пронзительно скрипел песок. Пахло мазутом, и у Зуфара защемило сердце: вспомнилась баржа, аму-дарьинские пристани, знакомые ребята.