Вячеслав Шишков - Диво дивное (Чортова корчма)

- Иван Карасиков! - выкрикнул кассир. - Здесь! Я самый! - залихватски подбоченился Касьян и бороду в оконце. - Деньги платил? - Еще третьего дня уплочены вполне, - сказал Касьян. - Нам в Москву желательно, - сказал он. - В Москву, верно, - подал кассир билет. - Да я соврать, извиняюсь, званья не возьму, - схватил билет Касьян. * * * Мчится Касьян в Москву. Завидит церковь, шапку долой, за здоровье Ивана Карасикова бога молит. То-есть такой стыд душу охватил, аж затошнило. - Ужо, в Москве, Иверской свечку поставлю за тебя, за дурака: не зевай, раз выкликают. Ох, грехи, грехи! Насупротив Касьяна китаец - узкие глаза - лежит, без передыху зловредную трубку курит, луком закусывает. А поганый дымище прямо Касьяну в нос. Нет, не табак это. Что-то замутило, замутило в голове: - Брось трубку, китайская твоя душа! * * * А вот и Московская столица. Ну, Москва - дело знакомое. Прямым трактом в самый первейший магазин. Купил галифэ, френч, кожаную фуражку, сапоги с длинными голяшками, а лапти повесил на церковную ограду, авось, кто-либо из неимущих и возьмет, - все-таки хоть один паршивый грешишко с Касьяновой души долой. - Сделай, гражданин, мне физиномордию под комиссара, - сказал он цырюльнику на Сухаревке. Тот: чик, брик, - пожалте. Всмотрелся Касьян в зеркальце, пощупал острую бородку, колупнул две щепочки под ноздрями замест усов, сказал: - Прилично. И сморкнуться ежели, сподручней. Походил часика полтора туда-сюда, надоело без дела комиссаром быть. "Нет, - думает Касьян, - лучше оборочусь я богатым мужиком, кулаки которые". И за три червонца в придачу к френчу с галифэ стал в аккурат деревенский торгаш о Пасхе. И как обрядился торгашом... - Оказия, - сказал он самому себе. - Скажи на милость, какая сразу вдарила мне блажь в башку. Улыбнулся Касьян и прямо к милицейскому. - Здрасте! - вежливо сказал Касьян. - Мы приехадчи из провинции, по части смычки. И нам желательно от живой бабы новую супругу завести советским способом. Обернитесь, пожалуста, лицом к деревне... - А развод имеется? - Так что развелся я, - подмигнул Касьян. - Мне, понимаешь, старая баба ни к чему: корявая очень и в животе урчит. А я трудящий класс и мне женщина требуется - ой люли! Ты сам должен понимать, не маленький... - Это можно, - сказал милицейский. - А невеста имеется? - Невеста? - переспросил Касьян и крякнул. - Нет, надо полагать, невесты не предвидится. А нельзя ли стребовать ее по телефону? Звать меня Касьян. Через три года в четвертый именины правлю. Я человек ядреный, не битый, не стреляный, пятьдесят два года, третий. А прочие которые приметы желательно невесте, извиняюсь, самолично в мягкое ушко шепнуть. Ай, ай! Что ты, дьявол, стопчешь!! Едва Касьян от автомобиля отскочил, до того перетрусил, аж волос торчком пошел. Автомобиль профыркал дальше, а Касьян очутился в - как это? - ну, вот деревья рядами насажены, скамеечки, и какой-то чугунный человек неизвестно для чего на тесаных камнях стоит, надо полагать, статуй, - из благородных. В руках шляпа, а сабли никакой. Подбоченился Касьян, пошел. Женщин - страсть. Так глазенками в Касьяна и стреляют. А сами лицом белые, глазом черные, ну, губки - так бы вот и укусил. Одна беда, - жидковаты очень. "Жидковаты, - думает Касьян, - нам не по карахтеру. Поди, один гольный сахар жрут, а у нас на деревне каша. Вдаришь, душу вышибешь". - Здравствуйте, пан мужик! Ба-ба-ба! Шинкарка! Касьян обеими руками за картуз: - Ах, ах, дамочка приятная. Здрасте! Будемте здоровы. Вот телеса, так телеса! Она этак ручкой манит, а сама все дальше, дальше. Касьян за ней, она бегом, Касьян тоже приналег, шинкарка бежит, Касьян бежит и песик сзади мчится: тяф-тяф-тяф. И с разбега прямо на милицию. - Так что же вам требуется, товарищ? - спросил милицейский. Касьян дернул себя за нос, нет, не спит, и автомобиль проехал. - Даже я забыл, о чем речь была, - сказал Касьян, - вот как он, дьявол, напугал меня, автомобиль этот... - Я так полагаю, вам по сельскому хозяйству требуется что-нибудь. - Правильно, товарищ! - вскричал Касьян. - Ах, до чего приятны ваши речи. Выбрал Касьян самолучшую молотилку, косилку, жалку, торговался так, что едва в участок не попал, однако, расплатился и велел все упаковать и чтоб экстренно в деревню Коробейники, спешной почтой. - Желательно мне еще резиновых титек, понимаешь. А то баба у меня корявая и полудурок. Заест. Придется вздуть, пожалуй! - А сколько же вам, папаша, этого добра? - Видимо-невидимо, - сказал Касьян и выпятил живот. - Вот как мы действуем! Ах, что же это я, - и скорей к Иверской. Купил в часовне толстую свечку в два рубля - самые рваные полтинники монаху отдал, поставил пред иконой, опустился на колени и давай грехи отмаливать: - Царица небесная, прости ты меня, христопродавца, что я Ивана Карасикова, дурака, надул. Ох, Иван, Иван! Ты, несчастненький, поди, и по сей день на станции торчишь. А сзади: - Ах, волчья сыть! Вот кто меня нагрел-то... Ну, погоди же, я те морду-то набью... В страхе наклонился Касьян, будто в землю, а сам из-под руки назад глазом этак. Батюшки, здоровецкий Карасиков-то какой: убьет. Касьян легонько встал, тихохонько протискался к подсвечнику, снял свою толстую свечку (монах акафист читал, только пальцем погрозил ему), сунул свечу в карман, да по за народу, пригибаясь, вон. Торопится по площади - слава богу, пронесло - и видит: опять два статуя рядком поставлены, один сидячий. А тот, что стоит - перстом вперед тычет. Посмотрел Касьян, куда перст гласит и - этакие, этакие буквищи: Ленин. У Касьяна вдруг взыграла вся душа. Вскарабкался на самый верх, к двум статуям, бросил картуз о-земь и всхлипнул: - Ленин, батюшка! Владимир Ильич, товарищ. Ах, до чего вы о мужике-дураке заботились. Мы много вами довольны. Вы огнем неестественным попалили всю мужичью Русь. Благодарим. При вашей жизни я на выставке у вас в Москве был, после вашей жизни я в контрабант, сукин сын, пошел. Я Касьян, мужик, через три в четвертый именины правлю. Я самый бедняк, а нарядная видимость - нарочно. Спите, почивайте, царство вам небесное. Ах, как прискорбно нам, что вы в господа не верите... Иван-Великий-батюшка, Усиленье-матушка, двенадцатиапостольские соборы. И колокола наши не гудут... Ну, это ничего, приемлемо, мы в согласьи. А все ж таки я душеньку вашу святую хоть чайком да помяну, сердитесь не сердитесь. Привечный покой твоей головушке... Эй, Ильич! Слышишь ли меня? - Вот он, вот! Хватай его, держи!.. Народу-уу - черно, как грязи. Впереди Иван Карасиков, рядом с ним - монах. - Волоки его за волосья вниз! Лупи!! Ахнул Касьян, выхватил у сидячего статуя меч, махал-махал, махал-махал, - слава те Христу - пробился к чайной. - Здравствуйте, пан мужичок! Пожалуйте чайку, - весело сказала шинкарка в кумачах, а у самой так все и трепыхает. - Опять прежняя чертовщина. Тьфу! - сказал Касьян. И песик сплюнул. "Это, надо быть, от китайского курева округовел я в вагоне, вот и мерещится. Ох, и боюсь чего-то я этого Китая. Боюсь", - подумал Касьян, а вслух сказал: - Давай, гражданка, того-сего, всякого нарпиту. Стал Касьян жидкие чаи гонять, пищу во благовремении кушать, а насупротив летчик, в очках по блюдцу. - Я отродясь не летывал, - сказал летчику Касьян. - Желательно бы нам домой по ветерку прибыть. - Это можно, - ответил летчик. - Только в тверезом виде страшно, - заявил Касьян. - Во мне круженье головы образуется, с души потянет. По ветерку. Захватил Касьян двадцать две бутылки "русской горькой", огладил летучие крылья аэроплана, с гордостью сказал: - Я тебе хозяин. Из моих думок заповедных ковер-то самолет вспорхнул. Сказки на деревне слыхивал? И вот летят. Чем больше Касьян русской горькой потребляет, тем трезвей становится, чем больше, тем трезвей. - Скажи на милость, - сплюнул он, - даже не на эстолько не забирает. Аж опучило всего, а толку нет. - Градус мал, - сплюнул и летчик. Летят все по продольности, даже земелька чуть видна, а поверху облаки небесные плывут, и солнце очи щурит. Касьяна замутило. Вцепился руками в струны, закричал: - Товарищ летчик! Страшно. Нельзя ли мертвую петлю сделать по части самогону. Внизу видимость села и дымок идет. Купили они ведро наилучшего самогону и мятных пряников. Опять летят. Хлебнул Касьян стакана три - четыре, чихнул, скосоротился и заорал во всю мочь песню: