Коллектив авторов - СССР. Жизнь после смерти

Несомненно, «советское» давно бытует в настоящем как историческое – в рамках политической, эстетической и коммерческой ностальгии. И рано еще говорить о его окончательном дистанцировании и историзации – оно продолжает оставаться точкой прямого референтного соотнесения для тех, кто вырос в СССР. Но поколенческий слом уже произошел и будет все больше обнаруживать свои последствия. Именно поэтому нам так интересны те способы конструирования «советского», какими начинает пользоваться поколение, для которого подобной связи живого опыта не существует. Элементы советских практик, которые, безусловно, продолжают существовать в настоящем, уже неясны для нового поколения по своему наглядному генезису, основанному на живом опыте. А это ведет, среди прочего, к перестройке системы легитимации поведенческих норм и практик, к активному производству мифов. Рациональное разъяснение и выяснение, конечно, не сможет в настоящий момент конкурировать с поверхностностью и иррациональностью популярной культуры, но для него это также новый вызов.

Сказать, что «советское» не состоялось до настоящего времени как объект исследования, разумеется, невозможно. Существует развитая сеть в первую очередь славистов, имеющая критическую массу исследовательского сообщества. Но этот продукт – в силу исторических обстоятельств – сложился прежде всего как товар на импорт, спрос на который быстро пошел на нет после краха западной советологии, хотя, конечно, последствия этого события демпфированы защитным поясом академической и университетской среды. Но даже в этом продуктивном исследовательском сообществе «советское» все же больше напоминает недостроенную Звезду смерти – что-то грандиозное, но состоящее в основном из пока еще зияющих пустых каркасов.

Здесь я не стану останавливаться на вопросах практических: как нам изживать советский опыт или, напротив, какие практики стоит поддерживать и даже реанимировать. Несколько слов я хотел бы сказать о «советском» как остраненном объекте именно исследовательской работы.

Коль скоро так случилось, что «советское» является частью нашей истории, его следует оценивать по достоинству, а не бежать от него. Это тривиально, но это все еще факт. Один пример пояснит, что я имею в виду. Некоторое время назад мы работали в Максатихинском районе Тверской области. Совместно с журналом «Русский репортер» мы готовили летнюю школу для студентов и школьников. Это замечательное начинание, но я не о нем хотел рассказать. Один из проектов, который возник сразу, – идея путеводителя. Район туристы не балуют, Селигер далеко, а региональное руководство, конечно, понимает важность актуализации культурного наследия и любезно показало нам все интересные места и объекты. И при этом ознакомлении, и потом, в процессе летней работы студентов, сложилась весьма примечательная схема путеводителя. Там была культура этническая (тверские карелы все-таки!), была культура народная (следы местных колдунов), была православная, была языческая. Но ничего советского! Монументы, потрясающая позднесоветская колхозная архитектура клубов и школ, остатки колоссальных элеваторов – все это никто не замечает, это не является объектом, имеющим важность или заслуживающим внимания. Не говоря уже о сложном слое, стоящем за видимыми символическими артефактами, – архитектурная и культурная политика, советская политика памяти, каналы мобильности, экономика региона и т. д. Всего этого просто не существует – ни для приезжих, ни для местной образованной публики. Какой-нибудь камень-следовик заслуживает намного больше внимания и интереса, чем этот пласт культуры.

Но, конечно, именно советский пласт продолжает определять значительную часть жизни. В отношении «советского», в самом деле, действует аура особой негативной идентичности, оно отрицается даже в своей очевидной данности. Хотя оно все еще доступно – через очевидцев и участников формирования этой действительности, но доступ к этим свидетельствам быстро утрачивается.

Советская история – это богатейший исторический и исследовательский ресурс. Как бы мы ни относились к тому периоду, одно должно быть ясно: это уникальный общественный эксперимент, понимание и знание которого – несмотря на трагизм и драматичность – обогащают наше представление не только о современном обществе, но и о человеке как таковом. Трезво оценить провалы и удачи этого проекта – первоочередная исследовательская задача.

Советский эксперимент был одним из вариантов модернового общества – он не есть нечто внеположенное этому проекту. Советский Союз основывался на определенных, выработанных именно в культуре модерна представлениях об истории, политике, культуре, обществе, экономике и человеке. И это общество стремилось подогнать себя под эти представления, предпринимало колоссальные усилия – часто не считаясь со средствами, – чтобы кроить себя по определенным лекалам. Советская культура раскрывает эти грани проекта современности, их надо понимать, а не табуировать этот интерес политическими ярлыками.

При рассмотрении «советского» необходимо учитывать колоссальный разрыв между нормативно-идеологическим интерфейсом и процессами, которые шли за его фасадом. Известное различие С.Г. Кордонского между тем, что «в реальности», и тем, что «на самом деле», – наше сегодняшнее наследие этой культуры с двойным дном. Именно поэтому тренд на исследование повседневности столь продуктивен и перспективен в отношении «советского». Но при этом не следует пренебрегать очевидным: в том обществе нормативное было прямо инсталлировано в действительность, было конститутивной частью повседневных практик – от публичного дискурса до выбора молодым человеком своей будущей профессии.

Советское общество позиционировало себя как «другое» – по отношению к буржуазному. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что оно генерировало – явным или теневым образом – практически все элементы этого самого буржуазного общества: рыночный обмен, формы собственности, потребительскую культуру, сферу развлечений, религиозность, автомобильную культуру и т. д. Любые обобщающие, устоявшиеся штампы на этот счет – грубое заблуждение. Историю СССР невозможно рассматривать изолированно от тех общих процессов, которые протекали в развитых современных странах в это время, а значит, она может рассматриваться и с помощью тех аналитических инструментов, которые выработала современная теория, – с указанной поправкой на культуру двойного дна, а также на отсутствие сформировавшейся традиции понятийной локализации (за некоторыми исключениями, например, теории административного рынка).