Николай Шпанов - Дело Ансена

ШПАНОВ НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ

ДЕЛО АНСЕНА

Проводник и дорога

Кручинин и Грачик совершали путешествие через горы, мощный кряж которых рассекает один из северных полуостровов Европы.

Грачик, человек молодой, к тому же уроженец горной страны, шел легко. Но Кручинину было не так просто в одни сутки стать альпинистом.

Сверкающая поверхность фирнов удесятеряла и без того ослепительное сияние весеннего солнца. Одного этого сияния, казалось Кручинину, достаточно, чтобы утомить непривычного человека. Но на деле угнетающее сверкание сверху, снизу, со всех сторон было лишь незначительным обстоятельством, по-видимому вовсе и не замечаемым спутниками Кручинина.

В течение первого дня пути, Кручинин не переставал про себя удивляться чувству неуверенности, какое овладевало им едва ли не всякий раз, когда он ступал в этих горах на поверхность снега или льда. Он, кажется, никогда не был трусом. А состояние, в котором он сейчас находился, было недалеко от страха. Да, именно от страха! Как иначе можно назвать то, что он испытывал, ступая на снежный покров вблизи перевала? Ему казалось, что этот покров зыбок и непрочен, что он скрывает под собою предательские пропасти и трещины. Разве не достаточно веса его собственного, кручининского тела, чтобы продавить тонкий покров и...

Право, странно! Звонкий хруст снега под ногами или под лыжами всегда бодряще действовал на него дома. А здесь этот же звук вдруг оказался такой нагрузкой для нервов, что они не выходили из состоянии напряжения.

Снежные вершины гор светились розоватой прозрачностью филигранных корон. Все было величественно, холодно-сурово. Но, оказывается, при ближайшем знакомстве горы таили в себе неожиданные для путника-новичка трудности. Кручинин уже не испытывал прежнего гордого ощущения собственной силы, обычно рождающегося у него при взгляде на далекий горный пейзаж.

Временами, когда путь становился особенно трудным, Кручинину казалось, что сил у него осталось всего на несколько шагов. Вот он сделает их и должен будет, к своему стыду, опуститься на землю и признать себя побежденным.

Но он собирал силы и давал себе слово сделать еще несколько шагов. Не дать бы спутникам ничего заметить, прежде чем он не минует вон ту скалу или вон тот провал! Стыд за свою слабость гнал его. Самый обыкновенный стыд перед спутниками.

Страх, испытываемый перед снегом, неуверенность в том, что удастся добраться до следующего бивака, желание броситься наземь и не двигаться - все это представлялось ему плодом отвратительной физической слабости. Такая неполноценность - а иначе он это назвать не мог - появилась в результате сидячей жизни. Вместо лыж, вместо тенниса, велосипеда, охоты - смешные потуги поддержать свои силы, подвижность, выносливость, размахивая по утрам руками и поднимая с пола рассыпанные спички?! Старушечьи, тепличные пустяки! Просто удивительно, как быстро человек размагничивается, как стремительно дрябнут мышцы, дряхлеет тело, стоит лишь забыть о его потребности в воздухе, в движении! И вот расплата: страх перед трещинами, страх перед снегом, перед подъемами, боль в спине, ноющие ноги, слезящиеся глаза... Стыд, стыд, стыд!

Кручинин решил взять себя в руки. Добравшись до очередной ночевки, он не позволил Грачику притронуться к своему рюкзаку и вместе с другими принялся за устройство ночлега. Никто не видел, как он стиснул зубы, распрямляя наконец спину в спальном мешке.

С первых же шагов второго дня пути Кручинин был уверен, что его уже ничем не возьмешь. Он испытывал наслаждение оттого, что сам подкинул на спину свой мешок и застегнул ремни, что ему не понадобилась помощь для преодоления трещины, перегородившей дорогу на первом же километре. Он еще и сам протянул палку Грачику, замыкавшему шествие.

Сегодня Кручинин шел, не отставая от остальных, хотя ноги у него болели вдвое больше, чем вчера, и рюкзак казался втрое тяжелее. Особенно трудно приходилось на крутых спусках. Подкованные шипами горные ботинки скользили вместе с осыпающимися камнями. Он спокойно проехал несколько десятков метров на спине вместе с массой выветренного шифера. Если бы не тяжелый рюкзак, никто бы и не заметил, как трудно ему было подняться на ноги...

Целью путешествия наших друзей был глухой прибрежный приход. Большую часть года он не имел других путей сообщения со страной, кроме троп, идущих через горы.

На подготовку к этому походу Кручинину было дано двадцать четыре часа. Все время ушло на ознакомление с материалами, характеризующими обстановку, в которой предстояло побывать. Военные действия закончились, страна была освобождена от нацистов, и Советская Армия отвела свои части. Несмотря на дружеское отношение населения к советским людям, можно было ждать сюрпризов от прячущейся по щелям агентуры гитлеровцев и от квислинговских последышей.

Выбор снаряжения для похода оказался совсем не простым делом. Как ни странно, но годы войны в горной местности далекого Севера не заставили наших интендантов задуматься над вопросами одежды и снаряжения. По-видимому, считалось, что сапог, в котором русский солдат 1814 года дошел до Парижа, вполне пригоден и в наши дни, и в данной обстановке. Кабинетные деятели полагали: рубаха и штаны всегда остаются рубахой и штанами. Это предметы воинского гардероба, предназначенные укрывать наготу тела выше и ниже пояса, будь то под палящим солнцем Средней Азии или на границе Арктики. О специальных же предметах горного, лыжного или иного снаряжения интенданты, к которым пришел Грачик, просто никогда не слыхали. Они не дали себе труда хотя бы скопировать что-либо у тех, кто занимался этим делом до них. Снабженцы могли предложить путникам комплекты обмундирования, старательно расписанные по номерам от "Формы No 1" до "Формы No 8", но ледорубы и темные очки, не говоря уже о рюкзаках и горной обуви, пришлось наспех покупать в городских лавочках.

Друзья шли третий день, они приближались к цели. Вероятно, это было его воображением, но Кручинин мог поклясться, что чует запах моря, которого еще не было видно, и слышит шорох прибоя. Быть может, только отбрасываемое далеким морем сияние заката стало алее и ярче, чем вчера и позавчера. Вот и все. Но всякий, кому доводилось сильно уставать в дальней дороге, знает, с какой жадностью ловятся любые приметы конца пути. Хочется, чтобы каждая из них означала освобождение от тяжкой ноши на спине, от тяжелых сапог, от отяжелевшей палки и даже от шапки, тяжелеющей с каждым шагом так, словно она наливается свинцом.

Кручинин мысленно подтрунивал над самим собой и заставлял себя смотреть под ноги, чтобы не искать на горизонте обнадеживающих примет конца пути. Тем более что хорошо понимал: конца еще не видно, до него далеко.