Николай Шпанов - Заговорщики (Книга 1, Преступление)

- Никаких иностранцев на этой стороне... А на той - итальянцы и немцы, - пояснил Стил.

- Плохо... очень плохо, - сказал парень. - Нельзя было вам уезжать.

- Нельзя было не уехать, - возразил Стил. - Иначе дело грозило разгореться в такую войну...

- Все равно, пускай любая война, - горячо воскликнул парень, - но нельзя же было предавать испанцев! Знаешь, какие это ребята?

- Уж я-то знаю, - с усмешкой сказал Стил.

- А что же у них теперь?

- Теперь? - Стил помедлил с ответом... - Теперь вот так: у республиканцев сто тысяч бойцов, у Франко - триста; у республики - триста пушек, у Франко - три тысячи; танков пятьдесят против пяти сот; самолетов едва ли сотня против тысячи... Вот какие там дела.

- Нельзя так, нельзя! - повторял парень, стиснув голову кулаками.

Джойс проговорил:

- И среди сотен тысяч винтовок, среди трехсот орудий и среди самолетов Франко немало таких, на которых стоит клеймо: "Сделано в США"...

Эта фраза как бы поставила точку. Воцарилось долгое молчание.

Из потемок дальнего угла вышел на свет низкорослый чернявый человек с лицом измятым, точно резиновый мяч, из которого выпустили воздух. С его коротких рук свисали непомерно длинные рукава комбинезона. Он протер глаза большие темные глаза южанина, окруженные болезненной одутловатостью век. Не всякий, кто помнил день приезда певицы Тересы Сахары в окопы интернациональной бригады, узнал бы в этом желтом человеке веселого бойца-итальянца, вставшего к микрофону, когда фашистский снаряд заставил навсегда умолкнуть отважную испанку. Это был Антонио Спинелли певец-антифашист, солдат и изгнанник.

Антонио приветливо кивнул Джойсу и вытащил из-за угла сарая банджо. Может быть, это было то самое банджо, что видело окопы Каса дель Кампо, что с боями прошло развалины Университетского городка; то самое банджо, звуки которого разносились над каменными хижинами Бриуэги, чьи струны пели победу под небом Гвадалахары и звучали у французской границы, заставляя грустно качать головами черноглазых сынов Сенегала... Быть может.

Антонио через головы сидящих протянул банджо Джойсу:

- Спой нам, Хамми...

Все обернулись к негру. А он, машинально, беря инструмент, вглядывался в лица сидящих: "Кто?"

- "Джо Хилла", Хамми, - услышал Джойс и не спеша провел пальцами по струнам. А в голове занозою сидело: "Кто?"

Он пел почти машинально:

Вчера я видел странный сон:

Пришел ко мне Джо Хилл.

Как прежде, был веселый он,

Как прежде, полный сил...

Бас Джойса глухо звучал под дырявой крышей сарая.

Он пропел последний куплет:

Джо Хилл ответил: "Слух пустой,

Нельзя меня убить.

В сердцах рабочих - я живой,

Я вечно буду жить!"

Наступила тишина. Она держалась долго. Слушатели вопросительно смотрели на певца. А он пристально вглядывался в их лица.

Кто-то сказал:

- Спой нам еще, негр.

Джойс узнал голос Миллса. Обернулся и посмотрел ему в лицо.

Несколько мгновений их скрещенные взгляды, словно сцепившись, не могли разойтись.

Джойс отложил банджо и отрицательно покачал головой.

- Нужно спеть, - просто сказал Антонио и протянул руку к инструменту. Гитара, конечно, удобней, но... я тоже научился играть на этом...

Он провел по струнам и простуженным тенором запел:

Гранаты рвали нас на куски,

Мы в руках винтовки сжимали.

Мы крепили своими телами Мадрид,

Мы Аргандский мост защищали...

Антонио еще пел, когда Миллс поднялся и, ни с кем не прощаясь, пошел к выходу.

Джойс смотрел в его широкую спину, обтянутую кожей старой куртки, и думал: "Кто?"

Из едва светящихся в ночи ворот сарая в черную прохладную ночь вырвалась песня. Лучистые слова итальянского говора мягко стлались над свежераспаханной американской землей. Они летели вслед быстро шагавшему прочь коренастому человеку с круглой седеющей бородой, делавшей его похожим на генерала Гранта. В темноте едва заметно маячила вытертая добела спина кожаной куртки.

Джойс вышел на порог и посмотрел в непроглядную темень американской ночи:

"Кто?"

11

Ванденгейм проснулся в дрянном отеле того маленького миссурийского городка, где он ночью сошел с поезда президента, пока меняли паровоз.

Некоторое время Джон лежал с открытыми глазами, стараясь собрать мысли. Он долго не мог понять, почему у него такое ощущение, словно кто-то перечил ему, раздражал его в течение всей ночи. Наконец понял, что это ощущение было вызвано неудовлетворенностью, которую оставило бесполезное свидание с президентом.

А может быть, Джон преувеличивает? Что-то из этого свидания все-таки получилось. Разве Рузвельт не предложил ему принять участие в создании военного флота?.. Отличное дело, чорт возьми! Рузвельт сказал: "Тут вы найдете применение и железу, и нефти, и своим способностям". Строить нужно авианосцы - самое наступательное оружие Штатов. Кажется, так... Но, чорт побери, Джон дорого дал бы за то, чтобы знать, какую цель преследовал Рузвельт, делая ему такое предложение. Не имел же он, в самом деле, в виду интересы Джона.

Джон позвонил с намерением заказать кофе, но вместо прислуги в комнату вошел Фостер Доллас.

- Уже? - удивленно спросил Джон.

- Получив вашу телеграмму, достал самолет, - сказал Фостер таким тоном, словно хозяин позвал его в соседнюю комнату, а не вытащил из постели среди ночи и заставил совершить перелет из Улиссвилля.

Фостер вопросительно уставился на Джона, но тот был занят разглядыванием собственной челюсти, вынутой из стакана, стоявшего на ночном столике.

- Выкиньте к чорту эту древность, Джон, - пренебрежительно проговорил Фостер. - Теперь делают замечательные штуки, которых не замечаешь во рту. И словно в доказательство Фостер оскалил два ряда белых зубов. Даже постучал по ним ногтем, чтобы подчеркнуть их великолепие и прочность.

Но Джон не повел в его сторону глазом и мрачно проговорил:

- Даже каторжник, говорят, привыкает к своим кандалам... Я уж как-нибудь доживу свой век с этой штукой... - Отерев рукавом пижамы зажатый в пальцах ряд искусственных желтых зубов, похожих на волчьи клыки, Джон ловко заправил их в рот.

Эта операция на минуту поглотила внимание Долласа. Потом, хлопнув себя по лбу, он сказал:

- Внизу же вас ждет сенатор Фрумэн...

- Что ему нужно?

- Он... прилетел со мной... - стараясь выдержать небрежность тона, как если бы такой приезд сенатора был чем-то само собою разумеющимся, сказал Доллас.

- Пошлите его к чорту! - отрезал Джон.

- Он хочет вас видеть, - увещевающе сказал Доллас.

- Меня здесь нет.

- Но я уже сказал, что вы тут.

- Вы ошиблись.

- Джон!

Ванденгейм привстал в постели и посмотрел на Долласа вытаращенными глазами:

- Тогда идите и целуйтесь с этим пендергастовским ублюдком, поняли?.. Мне с ним говорить не о чем... - И Джон решительно махнул рукой, отсылая Фостера. - К чорту и вас вместе с вашим Фрумэном.