Николай Борисов - Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья

Захватившие власть большевики неизбежно должны были в новом облачении восстановить самодержавие, укрепив его новой религией коммунизма и слегка закамуфлировав атрибутами европейской политической системы. Они учились на ошибках якобинцев, парижских коммунаров и последних Романовых. Так возникла советская (сталинская) система, застывшую форму которой называют «тоталитарным режимом».

Эта система позволила России добиться многого на сцене мировой истории. (Вопрос о цене этих достижений и целесообразности уплаты этой цены в данном случае выносится за скобки.) Однако, как и любая политическая система, она имела ограниченный ресурс. Созданная из столь разнородных элементов как немецкий марксизм и общинный коллективизм, азиатское презрение к личности и американский энтузиазм великого эксперимента, новейшие военные технологии и российская безответственность, система была эклектична по самой своей природе. Ее «ахиллесовой пятой» (как и у любой абсолютной монархии) была личность государя, его деловые и человеческие качества. Но еще более, чем бездарность правителя, советскую систему обрекал на гибель эгоизм правящего класса, его инстинктивное стремление укрепить свое господство, соединив власть кресла с властью денег. Запретный плод собственности манил советскую знать вопреки всем проклятиям и запретам «верных ленинцев».

Не обошлось и без скрытого вмешательства извне. Внимательно наблюдая за тем, что происходит в Советском Союзе, его геополитические соперники способствовали развитию деструктивных процессов.

Чрезвычайные обстоятельства, угрожавшие самому существованию России как государства (Вторая мировая война и последовавшая за ней холодная война), продлили существование советской системы с ее огромными мобилизационными возможностями. Однако состояние осажденного лагеря не могло продолжаться вечно. Не найдя в себе сил для обновления и приспособления к новым историческим реалиям, советская система в одночасье рухнула, похоронив под своими развалинами и созданную трудом и подвигом многих поколений Российскую державу. Наследники великих самодержцев занялись дележом уцелевшего имущества…

Все ушло — но все осталось.

«Нет, то, что сделано, сделано навеки, брошено в бесконечность времени и должно, видимое или скрытое от наших глаз, действовать в нем, должно расти как новый, несокрушимый элемент в бесконечности вещей» (75, 245).

Но мы, кажется, увлеклись рассуждениями о еще горячем в нашей памяти недавнем прошлом. А между тем долгая прогулка по ВДНХ не входит в наши планы. Да и приедается быстро всё это кондитерское великолепие, все эти бесконечные елисейско-елисеевские поля. Не забудем, что мы — путники, едущие в Ростов по старой Троицкой дороге. Поэтому впредь будем ограничиваться тем, что прямо связано с дорогой.

Но и тут картина в своем роде уникальная. Огромные дома по сторонам широкого, как Волга, проспекта исполнены тяжелого азиатского величия. В них жили, конечно, не простые люди. Партийные секретари, чиновники из министерств, офицеры с красным околышем, «творческая интеллигенция»…

Отдельная квартира со всеми удобствами в таком доме значила в то время примерно то же, что при старом режиме — особняк на Пречистенке или Воздвиженке. Внимательный читатель Макиавелли, Сталин знал, как строить отношения со своим двором. Кнутом репрессий и пряником привилегий он держал новых «дворян» в узде, гнал в гору «великих свершений».

От прямоты и широты проспекта Мира веет имперским Петербургом. Но всё же это далеко не Петербург. Все дворцы Северной столицы этим гигантам не выше, чем по колено. Впрочем, дело не только в размерах. Дух европейского порядка, витающий над водами Невы, и дух, парящий над болотами Яузы, — лишь очень дальние родственники.

Петербург — слегка обрусевшая Европа. То, что ожидает нас за Крестовской заставой, — отнюдь не Европа. Из узких, как крепостные бойницы, окон сталинских многоэтажек глядит восставший из своих песков древний Вавилон. Цвет этих стен напоминает о пустынях Месопотамии.

Впрочем, Вавилон как символ восточного деспотизма — это общее впечатление. А в деталях, куда ни глянь, царит эклектика, смешение эпох и стилей. Бескрайние фасады увешаны разнообразными архитектурными драпировками. Здесь и глубокий руст со стен палаццо Медичи — Рикарди, и огромные, как козырьки грузинских кепок, флорентийские карнизы, и лепные регалии в духе николаевского ампира…

Древние цари, воспитанные в рамках устойчивых политических и культурных традиций, даже не обладая личным художественным вкусом, могли выступать заказчиками великолепных сооружений. Выходцы из низов, политические нувориши, диктаторы XX века были маргиналами и часто страдали манией величия. Свидетельством тому стали построенные по их заказу сооружения.

Топографический изъян проекта Выставки заключался в том, что ее огромная территория и циклопическая колоннада главного входа оказались в стороне от проспекта Мира. Едва коснувшись наземного вестибюля станции метро «ВДНХ», дорога уходила как бы в никуда — в ростокинские болота и медведковские овраги. Последние каменные гиганты с недоумением остановились на краю болотистой низины, по которой несет свои мелкие воды равнодушная ко всем империям Яуза.

Замысел «дороги царей» остался незавершенным. Застроить весь проспект Мира в стиле сталинского ампира попросту не успели. После кончины Сталина новые правители начали борьбу с «архитектурными излишествами». И вот среди облаченных в тяжелые имперские доспехи исполинов появились здания такого же гигантского роста — но без доспехов. Замешавшись в сталинском строю, они производят довольно странное впечатление. Словно в ряду стоят те же легионеры, но — голые, только что выбравшиеся из реки забвения.

Бесцеремонный Хрущев решил по-своему распорядиться выставочным наследием. В строго размеренное сакральное пространство сталинского храма коммунизма он буквально втиснул новый мемориальный проект, призванный увековечить великие достижения СССР под его скипетром. К этим достижениям за исключением анекдотической кукурузы, унылых пятиэтажек и развеянной степным ветром казахстанской целины можно было отнести только одно — «освоение космоса». Оно-то и стало темой хрущевской инсталляции.

Отвергнув имперскую атрибутику, «хрущевская оттепель» не создала собственного «высокого стиля». На этом перепутье и родился незатейливый замысел космического мемориала. В перспективе проспекта Мира Хрущев поставил не пирамиду или храм-мавзолей «отца народов», не стоэтажный Дворец Советов или гигантскую скульптуру, а всего лишь сверкающую жестяным блеском выгнутую мачту с веретеном-ракетой на вершине.