Роберт Штильмарк - Волжская метель

- Разрешите мне! - вмешалась Ольга. - Вот, понимаешь, Овчинников, если придут сюда, на баржу, белые офицеры, они раньше всего скомандуют: коммунисты, комиссары, жиды - два шага вперед! Это может случиться ночью, через час, в любую минуту... И должен коммунист, не дрогнув, голову сложить за народ. Ты подумал об этом?

- Как раз об этом и подумал. И так решил: с вами держаться. Все сумею как подобает. Не сумлевайтесь, пишите!

- А в бога ты веруешь, Овчинников?

- Конечное дело, верую. Что же я, зверь?

- А знаешь, что коммунисту верить в бога не положено?

- Стороною слыхал, только не может того быть, чтобы Ленин запрещал человеку в бога веровать, совесть иметь. Никакой цены такой шеромыжник без совести не имеет.

- Видишь, какой ты еще несознательный товарищ? Владимир Ильич, товарищ Ленин, пишет и повторяет, что религия - опиум народа. Буржуазия отравляет дурманом ум трудящихся, чтобы сделать их покорными рабами. И только. Ясно?

- Не, неясно. Много добрых людей верует. Вон хоть Антонина. У нее отец-мать образованные были, а она верует. Человеку понятие надо иметь, что грех, а что дозволено. А без бога как понимать грех? Почему не украсть, не убить, клятвы ложной не дать? А ты - опиум! Выходит, и на присягу плюнуть можно?

- Вот что, Овчинников, - сказал помвоенкома. - Это разговор нужный, но долгий. Сейчас, понимаешь, некогда. Подумать надо, как от пуль защититься, мертвых убрать, надежду укрепить...

- И я про это думаю, планы строю. Имею еще силы немножко. Если надумаете что - и я с вами. Все исполню, что поручите.

- Да ведь ты не с нами, а с господом богом, - сказал Смоляков, металлист со станции Урочь. - Ты богу слуга, а не людям. Держись ближе к Бугрову, он тебе растолкует, чего ты еще не понял.

- Ну а в партию-то вы меня записали?

Смоляков привстал, давая понять Сашке, что он лишний здесь.

- Позвольте мне! - взял слово Бугров. - Парня я знаю. Никак господин подъесаул с ним общего языка не нашел, а мы должны найти. Считаю так, товарищи: надо уважить просьбу! Каждый, кто до смертного часа останется верен делу революции, достоин считаться коммунистом, если сердце его того требует. А билет на берегу выдадим. И оговорку сделаем, чтобы занялся потом изживанием своих предрассудков.

Смоляков с сомнением покачал головой.

- Эдак Бугров и попа и монашку - всех вовлечет.

- Нет, не вовлечет! - горячо возразил Вагин. - Те на барже случайные попутчики наши, а у этого парня просто путаница в башке насчет совести. Я так думаю, что церковной божественности у него и в помине нет, а совесть бедняцкая, рабочая есть. Ставь на голосование. Я. Бугров, Павлов - мы за.

- И я проголосую "за", - сказала Ольга. - Он у нас фронтовик.

- А скажи мне, товарищ Овчинников, еще одну вещь, - остановил голосование помвоенкома. - Если, может, придется нам эту баржу покинуть на лодочке или плоту, кого бы ты первым спасать стал?

Вопрос озадачил Сашку. Было темно, отсветы пожаров и луна позволяли смутно видеть бледные лица "старших". Их-то и надо бы спасать, самых нужных на берегу людей, а не девушку-послушницу, которую он, Сашка, на беду свою, полюбил больше собственной жизни...

- Говори, Овчинников, - поторопил своего подшефного Бугров. - Не смущайся, говори на партийном собрании и везде только правду. Кого, стало быть, в первую очередь?

- Думается, кого... постарше и послабее, - произнес Сашка.

- А может, сами сперва спасемся, а потом придем на выручку слабым, коли не помрут к тому времени? По душе тебе так?

Овчинников уловил иронию и обрадовался:

- Не, сперва слабых!

- А коммунистов-то когда же? Али в последнюю очередь?

- Не, зачем в последнюю... С остальными вместе...

- Запоминай, Александр, - строго сказал помвоенкома. - На поле боя коммунист приходит первым, а покидает его последним. Так впредь сам и живи! Что ж, товарищи, проголосуем. Я лично "за".

Сашка, поддерживаемый Бугровым, добрался до своего березового островка, когда рассвет уже начал брезжить. Антонина примостилась в ногах Савватия и берегла его сон. Надеждин, очень слабый, пробормотал, глядя на Сашку:

- Двужильный ты, что ли, Овчинников? Рана только подживает, а он чуть не приплясывает! Швы пора ему снимать, слышь, сестрица?

Но сиделка в этот раз будто и недослышала. Приподнялась, тихонько скользнула мимо Сашки, повела плечом так, чтобы не коснуться мимоходом его локтя. Когда прикорнула на своей поленнице, Сашка различил глухие рыдания и почти скатился с поленьев.

Он добрался до Тони, но та резко оттолкнула его руку.

- Отойди! Отступник ты... - тело ее сотрясалось в ознобе. - С безбожниками заодно. Вечер целый... в обнимку со стриженой. От совести, от бога отрекся. Знать тебя не хочу!

- Напрасно ты, Тоня. От совести не отрекался и в обнимку не сидел. Ольга - товарищ нам, и мне и тебе. А без тебя мне жизни нету, на том и стою, как стоял.

- Шел бы с миром к себе! Господи, спаси мою грешную душу! Не понял ты, Саша, что у меня нынче на сердце было. Как я тебя ждала!

- Про что ты, Тоня? В толк не возьму! Неужто... обнадеживаешь?

- Грех мне, Саша, но уж и сама противиться не могу! Я ведь тебя не по-божески, по-женски люблю. За счастье считала одним воздухом с тобою дышать, как заезжал к нам на постоялый двор. В монастыре третий год, словечком не перемолвимся, письмеца послать не посмела, все равно не пересилю я это в себе! Старец душу мою как стеклянную насквозь видит. Велел тебе сказать... А ты... к тем, к той.

- Боязно и слушать тебя, Тонюшка! - ошалело пробормотал Сашка.

- Не гляди на меня так, Саша. Старец велел, чтобы я уговорила тебя плыть на берег, ради нашего спасения. А я боюсь, чтобы ты себя смерти подвергал. Уж лучше, если суждено, за руку тебя взявши, вместе и чашу испить общую.

Сашка начал понимать, с чем ждала его Тоня, обиду ее... Он сжал в ладонях исхудавшую девичью руку.

- А что он велит мне делать там, на берегу, если доплыву?

- По усмотрению поступать. Может, с кем из начальства поговорить, убедить отпустить невинных. Или конвою добра посулить, чтобы лодку подал и нескольких спас. А ежели не тронешь ты их сердца, может, сам тайком лодку пригонишь, во тьме или тумане. Словом, коли мы все трое окажемся на берегу, то послух монастырский он с меня снимет. На брак с тобою благословит.

В трюме рассвело, Сашка отодвинулся на самый край Тониной поленницы. Даже не заметил, как здоровая нога погрузилась в воду.

- Ну, а... кабы не вышло у меня дело, тогда как будет? Скажем, белые отпустят или красные спасут - неужто нам опять разлука?

- Ох, Саша, ты говоришь так, будто нам уж ворота отсюда распахнуты, только в троечку твою сесть! Кругом-то голод и смерть.

- Это я, Тоня, понимаю. Да ведь и с теми, "старшими", про то же толковали, только подкладка у ихнего разговора иная. Говорят, перво-наперво увозить надо с баржи больных и старых, а сами - последними останемся, такая доля партейная. Это как считать, Тоня, безбожники они али нет?.. Так скажи ты мне прямо - если живы будем, ждать ли тебя с троечкой-то?