Пол Кривачек - Идишская цивилизация: становление и упадок забытой нации

Но это не означает, что Жан Кальвин был человеком мягким, вовсе нет. За первые четыре года тоталитарной теократической тирании, основанной им в Женеве, он приговорил 58 еретиков к сожжению и 76 к изгнанию; за год он сжег как ведьм 43 женщины; за три месяца эпидемии чумы он казнил 34 несчастных за «сеяние заразы». В 1553 году – и в этом нет ему прощения – он отправил на костер великого Мигеля Сервета – ученого, философа и теолога, открывшего малый круг кровообращения (хотя говорят, что Кальвин обычно предпочитал менее жестокую форму казни).

Начатое религиозными реформаторами движение, подобно движениям, инспирированным политическими мыслителями (и мыслителями вообще), получило развитие, которого его основатели не могли предвидеть. Как Моисей пришел бы в недоумение от современного иудаизма, а Иисус был бы изумлен Ватиканом, так и будущее лютеранского и кальвинистского протестантизма, вероятно, удивило бы его отцов-основателей. Учение Лютера стало в большей мере связываться с узким германским национализмом. Теоретик нацизма Альфред Розенберг провозгласил: «Мы должны понимать, что именно Лютер начал германизировать христианство», – добавив, что «национал-социализм должен завершить этот процесс».

С другой стороны, Кальвин внес вклад в возникновение международного религиозного движения, получившего более широкий отклик и быстро распространявшегося на восток и запад. Именно его труды, а не Лютера привели к переформированию христианского мира, к основанию реформатских церквей не только во Франции, Германии, Шотландии, Нидерландах и Венгрии, но также к возникновению англиканской церкви, являющейся некоторым подобием кальвинизированного католицизма. Уильям Питт, сделавший свою страну имперской державой, в своей речи, произнесенной в палате лордов 19 мая 1772 года, объяснил это таким образом: «У нас кальвинистское кредо, папистская литургия и арминианское [151]духовенство». Более того, взгляды Кальвина были развиты английскими пуританами, порвавшими с англиканством и принесшими кальвинизм в Северную Америку. Сегодня англиканская церковь и Епископальная церковь в США, а также нонконформистские и диссидентские церкви – методистская, баптистская, пресвитерианская и даже унитарианская могут числить Кальвина среди своих отцов-основателей.

Поддержка женевским реформатором законов Ветхого Завета, особенно Десяти заповедей, его отвращение к изображениям святых, его поддержка коммерции, даже его вера в предопределение, освобождающая грешника от полной ответственности за грех, сформировали новое направление в христианстве. Последствия были непредсказуемы. Исследователи аргументированно описывают, как многим обязан современный мир наследию Кальвина: отделение Церкви от государства, просвещение, либеральный гуманизм, религиозная терпимость, капитализм. Мы, по крайней мере отчасти, обязаны существованием Государства Израиль и богатой, влиятельной атлантической диаспоры именно этому человеку, который писал:

Если сравнивать евреев с другими народами, несомненно, их злочестие, неблагодарность и бунтарство превосходят преступления всех других народов.

«Encyclopaedia Judaica» сравнивает Кальвина с библейским пророком Валаамом, которого король Моава призвал, чтобы проклясть Израиль, но вместо проклятия было произнесено благословение: «женевский реформатор также собрался проклинать евреев, но в конце, как оказалось, благословил их».

Ни для какой страны это не было так верно, как для Польско-литовского союза, где кальвинизм имел политическое значение, связанное с сопротивление важным кланам, католическим епископам и лютеранским предпочтениям немецких бюргеров. Благодаря кальвинизму к востоку от Одера католики некоторое время были всего лишь доминирующим меньшинством. Таким образом, по словам Нормана Дэвиса, эта земля была «страной без костров»:

Здесь не было ни кампаний насильственного обращения, ни религиозных войн, ни аутодафе, ни варфоломеевских ночей, ни Томаса или Оливера Кромвеля [152].

Как писал поляк-бенедиктинец, «прекрасная гармония родилась из противоречащих друг другу вещей, подобно игре на лютне, на которой натянуты разные струны».

Польский историк XIX века Сергей Бершадский писал, что в 1587 году, во время междуцарствия – между смертью короля Стефана Батория и избранием на польский трон шведского принца Сигизмунда – по причине того, что конституция польско-литовского объединения не позволяла, чтобы трон оставался свободным, богатый и достойный купец, Шаул Юдич, представитель идишской общины Брест-Литовска и сын знаменитого падуанского раввина Каценелленбогена, был избран королем на одну ночь и впоследствии именовался Саул Валь ( wahl по-немецки означает «выбранный») [153]. Даже если это и легенда, то она показывает, что господствовавший в стране дух экуменизма и полирелигиозности позволял евреям поверить, что такое было возможно.

В этой великодушной атмосфере еврейская община Польши стала маяком учености в идишском мире, местом интеллектуального возрождения европейского еврейства, демонстрируя, что идишская цивилизация может внести вклад не только в европейскую экономику, но и в развитие европейской мысли.

В 1530-е годы, в то время как протестантская Реформация неуклонно набирала пары как паровоз, европейская экономика летела в тартарары, как вырвавшаяся из рук тачка. По убедительным данным историков экономики, это не было случайностью, оба явления были тесно связаны. Если изобразить в виде графика череду восстаний, войн, народных волнений и вызванных религиозным подъемом изгнаний евреев XVI и XVII веков, мы обнаружим, что пики и впадины совпадают с графиком стоимости денег и уровня цен на потребительские товары, такие, как пища и топливо. Не то чтобы религиозные различия не имели значения, но те, кому было нечего терять, были более склонны рисковать своим имуществом в случае опасности.

Во всей Европе происходило то, что мы сегодня назвали бы стагфляцией [154]. Пропасть между богатыми и бедными стала еще более чудовищной. Землевладельцы жирели, тогда как крестьяне голодали. Рост цен заставил помещиков заменить ренту своих арендаторов трудовой повинностью и расширить площади для обработки земли, вынуждая своих крестьян работать без оплаты.

Даже в Польше с ее густыми лесами и плодородными полями документы с начала XVI века показывают медленный, но непрекращающийся рост цен на дрова, торуньскую рожь и краковский овес [155]. На западе было гораздо хуже. В некоторых местах цены на зерно выросли на 1000%. Голод повсеместно направлял потоки нуждавшихся сельских жителей в города. В 1534 году городской секретарь Страсбурга вопрошал: