Владимир Напольских - Введение в историческую уралистику

Естественно, данные цифры относятся к известным сегодняиранизмам. Дальнейшие исследования, безусловно, должны пополнить их список и могут внести поправки в приводимые здесь подсчёты.

Я использую здесь название прототохары для обозначения носителей группы — родственных индоевропейских диалектов, на базе одного из которых сформировался пратохарский язык, давший затем начало (распался не позже конца I тыс. до н. э. [Lane 1966:226, 232]) исторически засвидетельствованным в Синьцзяне тохарским языкам. Ниже будет также использоваться термин паратохарские — для обозначения той части прототохарских групп, которые не оставили прямых языковых потомков (см. о подобных терминах применительно к уральским группам в разделе 1).

Замечу, что если хотя бы одна-две этимологии, отражающие заимствования в западных финно-угорских языках из некоего сатемного (sic!) индоевропейского языка, близкого прагерманскому и сохранявшего ларингалы, из числа предложенных в работах Ё. Койвулехто и его «школы» были бы приемлемы, то в этом случае именно языки носителей «шнуровых» культур, в том числе — фатьяновской и балановской, в первую очередь должны были бы иметься в виду как возможный язык-источник, и, таким образом, отсюда следует, что даже принятие сомнительных протогерманско-финских сопоставлений Ё. Койвулехто ни в коем случае не может быть истолковано как аргумент в пользу раннего присутствия финно-угорских групп в Прибалтике — вопреки автору этих сопоставлений (см., например, [Koivulehto 1983]).

Характерно, что одним из основных аргументов против гипотезы урало-алтайского родства или древнейших контактов служит некритическое восприятие «классической» гипотезы о локализации уральской прародины в Восточной Европе: поскольку расстояние от Средней Волги до Центральной Азии слишком далеко, то и о былом соседстве и контактах нельзя вести речь [Ramstedt 1947:18]. Естественно, поскольку на самом деле параллели между уральскими и алтайскими языками являются фактом, а локализация уральской прародины в Восточной Европе — малообоснованной гипотезой, правильнее было бы говорить о необходимости пересмотреть эту гипотезу в соответствии с этими (и многими другими) фактами.

«…die uralo-jukagirische lässt sich kaum abweisen, wenn man an den Methoden und den Errungenschaften der historisch-vergleichenden Sprachforschung festhalten will» [Collinder 1965:109].

Дравидийские языки вместе с уральскими и алтайскими в ностратике относят к восточноностратической группе [Иванов 1985]. Однако в свете последних исследований внешних связей дравидийских языков, судя по проделанной эламо-дравидийской реконструкции [MacAlpin 1981], перспективы их сопоставления с ностратическими (по крайней мере — с восточноностратическими) и тем более — непосредственно с уральскими на предмет установления древнего генетического родства представляются гораздо более сомнительными. С другой стороны, интересный набор урало-дравидийских лексических параллелей, среди которых имеются явно культурные термины («глиняный горшок», «дом», «стрела», «комолый», «гнуться — лук (оружие)», «деревня»), названия свойственников, числительные («один», «четыре») [Tyler 1968] наводит на мысль о возможности каких-то доисторических контактов.

Если эскалеутские языки действительно могут иметь общую древнюю базу с восточноностратическими, для чего, как будто, есть основания, то среди последних они скорее стоят ближе к алтайским (тюркским) языкам [Мудрак 1984]. Таким образом могут быть объяснены и общие черты в эскалеутских и уральских языках.

Возражая В. П. Якимову, К. Марк писала, что он в своих выводах учитывает только плосколицесть черепов носителей культуры гребенчатой керамики, не обращая внимания на другие признаки, могущие указывать на монголоидную примесь (низкое переносье и высокие орбиты) [Марк 1956:227]. Возражение это, однако, неверно: В. П. Якимов выделял именно комплекспризнаков, характерных для мезо‑ и неолитических черепов Европы (включая черепа носителей культуры гребенчатой керамики): плоское лицо, слабое развитие клыковых ямок, слабое выступание носа, высокая черепная коробка и т. д. [Якимов 1956:269—271; 1957:88—89].

Странная с точки зрения «метисационной» гипотезы корреляция между светлой пигментацией и плосколицестью обращала на себя внимание и раньше, для её объяснении предлагалась гипотеза якобы случившейся некогда на севере Восточной Европы всеобщей депигментации, охватившей и «метисированные» группы [Марк 1964:2]. Никаких доказательств такой депигментации нет, и предположение о ней тем более невероятно, что в её ареал следует включить и уралоидные группы Западной Сибири (обских угров, селькупов).

Я намеренно помещаю это определение в кавычки, так как и низколицесть этих типов относительна, а их принадлежность к монголоидной расе достаточно условна: в ряде случаев речь скорее должна идти об отклонении в сторону восточных (азиатских) показателей в их морфологии.

К сожалению, А. Г. Козинцев не располагал чрезвычайно интересными, как следует ожидать, материалами по краниоскопии нганасан, энцев, селькупов. Кроме того, некоторые его результаты (прежде всего, думается, выпадение из «уральского» кластера удмуртов) могут быть обязаны неполноте имеющегося в его распоряжении материала: антропологические типы удмуртов, например, весьма разнообразны и недостаточно изучены, в силу чего можно с высокой степенью вероятности ожидать в их составе как «уральских» краниоскопически, так и «неуральских» групп.

Вероятно, полезно привести пример: установление по археологическим (лучше — с привлечением палеоантропологических) данным факта былой миграции определённых групп населения с одних территорий на другие — есть реконструкция социальныхпроцессов, вполне осуществимая, но для того, чтобы установить этноязыковыепоследствия этой миграции (ассимиляция пришельцев аборигенами или наоборот, степень их смешения, результаты влияния одних на других, возможные отражения этого в языке и т. д.) необходим выход за пределы собственно археологического знания (см. далее по тексту).

Помимо сходства способов орнаментации керамики для обоснования этой схемы привлекались: гипотеза Д. В. Бубриха об особых связях между прибалтийско-финскими и самодийскими языками [Бубрих 1948], не получившая поддержки у лингвистов и абсолютно не подтверждающаяся никакими фактами [Хелимский 1982:48—49]; гипотеза Ю. Тойвонена и И. Н. Шебештьен о самодийской генетической принадлежности протосаамского языка (см. подробнее в первой части книги в разделе о саамах) [Toivonen 1949; Sebestyén 1953], совершенно не выдерживающая аргументированной критики [Collinder 1954b; Lentiranta 1986]; ещё более слабые построения о наличии «самодийских» элементов в субстратной топонимике Русского Севера (см. об этом в начале V раздела). Как видим, говорить о реальных основаниях не приходится.