Людмила Черная - Повседневная жизнь московских государей в XVII веке

Приемы иностранных послов в Москве порой резко отличались от дипломатических церемоний в Европе. Русские за границей гордо говорили, что им «не в образец» правила, действующие при европейских дворах, ибо у них есть свои, установленные их государем. Московские послы требовали, чтобы иностранный правитель не только вставал, но и снимал шляпу во время приветствия, тогда как царь вставал, не снимая венца. Когда в 1658 году венгерские послы обиделись за это на Алексея Михайловича, им разъяснили, что, поскольку у царя не шляпа, а корона, которую он не снимает даже во время церковной службы, ему тем более не пристало делать это при приеме послов. Российские дипломаты за рубежом настаивали на передаче грамот правителю той страны, куда они прибыли с официальным визитом, из рук в руки; в Москве же документы от иностранных послов принимал не сам царь, а дьяк Посольского приказа. Послам запрещалось входить во дворец со шпагами, а у царского трона всегда стояли рынды с топориками. Возмущал иностранцев и обычай московских государей умывать руки после обряда целования царской руки, не нравилось им и то, как придворные «сторожили» монаршую руку, чтобы послы при целовании не коснулись ее своими руками. Так, руку Алексея Михайловича во время ритуала целования в 1661 году поддерживал его двоюродный брат князь Яков Черкасский, а царский тесть Илья Милославский следил за тем, чтобы никто не дотронулся до нее, и всё время кивками давал понять послам, чтобы они всё делали по этикету. После этого Алексей Михайлович еще и обмыл руку, которую лобызали послы, из серебряного рукомойника — как им было не обидеться!

При царе Алексее резко возросло количество дипломатических приемов во дворце. Государь любил и сами приемы, и иностранцев, часто приглашал их на военные смотры, парадные выходы и выезды, «шествие на осляти» в Вербное воскресенье и другие праздники. Порой по его указанию для иностранных представителей ставили особый высокий шатер, из которого им была видна вся красочная картина придворного действа. Царь и сам любил устраиваться на подобных возвышениях, чтобы полюбоваться на благочиние и красоту своих церемониалов.

Но Алексей Михайлович, надо отдать ему должное, всё же старался уйти от восточной пышности, которую европейцы называли «варварской». Он вписывал в русский чин европейские детали, в особенности польские. В росписи, посланной из Тайного приказа торговому агенту Иоганну Гебдону, от имени царя указывалось купить за границей «кружив, в каких ходит шпанской корол и француской и цесарь, протазанов, с какими перед ними и около их ходят», а также «рукавиц хороших нитяных королевских» и «королевских попон бархатных и тканых и простын хороших», «труб и литавр королевских», «мест (тронов. — Л.Ч. ) королевских розных государей», «убойку полатную королевскую» (ткань для обивки стен, а также, возможно, гобелены), «кореты дорогие королевские». Новым украшением в теремах Алексея Михайловича стали «большие хоромные зеркала», также привезенные из Европы. Зеркала вообще получили широкое распространение в тогдашнем быту знати, причем им придавалось особое значение: их помещали в киоты-складни, с их помощью прочитывали надписи на иконах и картинах, выполненные в зеркальном отражении (подобные иконы были у царевны Софьи), они стали излюбленным украшением интерьеров — к примеру, их было множество в доме князя В. В. Голицына. Новшеством стала и европейская мебель. В царских дворцах теперь можно было сесть не только на лавки, но и на стулья и кресла. У Алексея Михайловича был трон польского образца с надписями на польском языке.

Тот факт, что новым предметам в придворном обиходе второй половины XVII века уделялось особое внимание, подтверждается челобитной неизвестного иностранного мастера (1683): «Я, иноземец, надеяся на вашу государскую милость, в вашем великих государей царстве вновь вещи завел, чего в предках не бывало».

Функции вещей в посольском церемониале были весьма разнообразны: центр пространства, где он происходил, обозначал царский трон, а различные предметы роскоши, расставленные на определенных местах, являлись точками притяжения внимания. Стоявшие или сидевшие в чинном порядке придворные в специально подготовленных единообразных нарядах в некотором смысле тоже превращались в «вещи», образовывая линии, маркировавшие и украшавшие границы церемониального пространства. Именно так они выглядят в составленном Яковом Рейтенфельсом описании царских торжественных обедов с участием иностранных гостей: «Тогда длинные ряды более важных придворных лиц стоят, тесно сплоченные, неподвижно по всему дворцу в широких шелковых, изукрашенных дорогими камнями одеждах…»

Вещь в русской придворной культуре была значима не только за счет своего качества — важную роль играл и количественный показатель: обилие и даже переизбыток дорогих вещей и богато одетых людей («восточная роскошь», по мнению европейцев) при оформлении церемоний стояли едва ли не на первом месте. Рейтенфельс назвал «войском Дария» выстроенные вдоль дороги при приеме польских послов в 1672 году 16 тысяч служилых людей «отборнейшей конницы и пехоты» и добавленных к ним «для усиления великолепия» бояр и московских дворян, «красовавшихся в пышных азиатских одеждах, роскошно украшенных».

Однако торжество бессловесной вещи в русском придворном обиходе нарушил тот же Алексей Михайлович, введший в него поэзию и театр. Начиная с 1664 года словесная составляющая придворных церемониалов постоянно нарастала, но всё же окончательно не вытеснила вещи. Другим «врагом» вещей оказалась их имитация, подделка, появившаяся в первом придворном театре 1672–1676 годов. Причем первая пьеса, поставленная в нем, «Артаксерксово действо», еще воспринималась устроителями как очередной церемониал: царь один сидел в «зрительном зале» на троне, а бояре «обрамляли» сцену, безмолвно стоя на протяжении всего многочасового действия. Поэтому и вещи, использованные при постановке первой «комидии», были подлинными: короны взяты из казны, костюмы сшиты из дорогих мехов, бархатных и шелковых тканей и пр. Однако уже во второй постановке, «Иудифи», устроители начали использовать бутафорию. Блеск вещи оказался важнее ее подлинности, что не могло не повлиять на оформление придворных церемоний. В дальнейшем имитации золота и серебра использовались в них очень широко. Например, для украшения стрелецких кафтанов, сшитых для очередного важного события, закупили так называемые польские нашивки, представлявшие собой поперечные полоски из золотистой тесьмы с отверстиями для пуговиц. От обычных нашивок они отличались цветом и особым изяществом изготовления.