Людмила Черная - Повседневная жизнь московских государей в XVII веке

Из Грановитой палаты жених и невеста спустились по Красному крыльцу на Соборную площадь, царю подвели прекрасного аргамака, на котором он и поехал в Успенский собор. Свадебный кортеж предваряли 40 всадников, в основном молодые стольники из знатных родов. За ними шли дружки и тысяцкий, а следом ехал жених на коне. Невесту везли в санях, сопровождаемых двадцатью тремя дворянами, в том числе шестью ее родственниками.

Венчание проводил благовещенский протопоп Максим Максимов. Молодые сначала стояли вблизи Царских врат (там, где обычно установлен амвон), а затем сели на специально подготовленную царскими шатерными скамью, покрытую драгоценным «кызылбашским» золотым ковром с двумя подушками — «бархат червчат с золотом в один цвет», и выслушали поучение протопопа и его приветствие. По окончании речи священнослужителя зазвучал хор царских певчих и началось общее поздравление новобрачных всеми участниками церемонии.

Подробности свадебного чина показывают его тесную связь с языческими традициями, глубоко внедрившимися в русский быт, в том числе и в царский обиход. Дорогу молодых «берегли царицыны дети» (особый служебный чин), «чтоб никто меж государя и государыни пути не переходил». Думный дьяк принес в Грановитую палату золотое блюдо, на которое были положены хмель, 27 соболей, 27 золотных платков, 27 белок, 18 золоченых чеканных пенязей (монет Великого княжества Литовского) и девять «угорских» золотых [11] Так назывались различные монеты, чеканенные по стандарту венгерского («угорского») дуката. . Число 27 («тридевять») имело сакральный смысл, так как выражало бесконечное множество (недаром в русском фольклоре «уехать за тридевять земель» означало «бесконечно далеко»). После венчания вся процессия вернулась из Успенского собора в Грановитую палату на пиршество, а князь Борис Михайлович Лыков-Оболенский сел на царского аргамака с обнаженным мечом и охранял помещение место будущего почивания новобрачных. После третьей перемены блюд, когда государь с женой вышел из-за стола, чтобы удалиться в сенник, посаженая мать надела на себя вывороченную наизнанку шубу и осыпала молодоженов деньгами, хмелем и прочим, что брала с золотого блюда. Царская постель, опять-таки по древней традиции, была устроена на двадцати семи ржаных снопах, поверх которых было положено семь перин.

Любопытно сравнить перечень яств, отнесенных в сенник на свадьбе Михаила Федоровича и на второй свадьбе его сына. Первый набор кушаний был значительно скромнее для Михаила Федоровича и Евдокии Лукьяновны завернули в скатерть лишь курицу с «перепечею и с солонкою». Для Алексея Михайловича и Натальи Кирилловны был накрыт шикарный стол: «квас в серебряной лощатой братине, да с кормового двора приказных еств: папорок (крыло. — Л.Ч. ) лебедин под шафранным взварам; ряб, окрошиван под лимоны, потрох гусиный… гусь жаркой, порося жаркое, куря в колее с лимоны, куря в лапше, куря в щах богатых, да про государя же и про государыню царицу подаваны хлебные ествы: перепеча крупичетая в три лопатки недомерок, четь хлеба ситного, курник подсыпан яйцы, пирог с бараниною, блюдо пирогов кислых с сыром, блюдо жаворонков, блюдо блинов тонких, блюдо пирогов с яйцы, блюдо сырников, блюдо карасей с бараниной. Потом еще: пирог росольный, блюдо пирогов подовых, на торговое дело, коровай яцкий, кулич недомерок».

О свадебном пире речь пойдет отдельно, а здесь скажем только, что на свадьбе Михаила Федоровича он продолжался четыре дня. На второй день, как положено, жених со своими поезжанами и близкими людьми пошел в баню. По обычаю в этот день всем присутствовавшим на торжестве показали новобрачную — ее покров поднял царский дядя боярин Иван Никитич Романов той же стрелой, которой делали пробор при обряде расплетания косы. Опять же по старинному порядку молодых покормили кашей; правда, подали ее по-новому — не в горшках, а в фарфоровой посуде. Пока жених мылся в бане, веселье продолжалось своим чередом. После церковных песнопений пришло время скоморохов и музыкантов: «во весь день и до вечера и в ночи на дворце играли в сурны и в трубы и били по накрам (керамическим литаврам. — Л.Ч. )». Правда, в мыльне царю и его сопровождающим тоже подавали кушанья и «романею» в кубках.

На третий день пир продолжался опять-таки в Грановитой палате. Наконец, на четвертый день царь сначала принял отца-патриарха Филарета в Малой Золотой палате, встретив его еще в сенях. Филарет благословил сына и невестку и преподнес богатые подарки, которые в «Свадебном чине» не перечислены — указано только, что роспись их наличествует на Казенном дворе. По всей видимости, даров было много, а состав их являлся традиционным: серебряные и золотые кубки и стопки, дорогие ткани, меха, драгоценности и пр. После патриарха подарки молодым подносили приехавшие с ним архиереи, а позднее бояре, гости и торговые люди. Празднование продолжилось в Грановитой палате.

Опасения Михаила Федоровича, его молодой жены (она отказалась принять имя Анастасия, а значит, была в курсе трагических исходов первого сватовства и первого брака своего супруга) и родни с обеих сторон оказались напрасными — свадьба, которую так долго ждал Михаил Федорович, прошла без сучка и задоринки. После четырехдневного празднования, кажется, и новобрачные, и весь придворный штат вздохнули с облегчением — никакого лиха не случилось!

Царь Алексей Михайлович, как и отец, женился дважды. В 1648 году он вступил в брак с Марией Ильиничной Милославской, которая была пятью годами старше его и вышла замуж «старой девой» в 24 года; в 1671-м избранницей 41-летнего вдовца стала девятнадцатилетняя Наталья Кирилловна Нарышкина. Обе свадьбы резко отличались от традиционного свадебного чина, но по разным причинам. Первую церемонию царь осознанно противопоставил народному обычаю, наполненному языческими (то есть, по мысли набожного царя, еретическими) элементами.

Мария Милославская тоже была не первой невестой царя. Когда по указу государя был назначен смотр невест, со всей страны свезли 200 красавиц, из которых были отобраны только шесть, а уже из них сам Алексей Михайлович выбрал свою ровесницу, дочь касимовского дворянина Евфимию Федоровну Всеволожскую, выделявшуюся своей совершенной красотой. В знак обручения та получила от государя расшитое полотенце («ширинку») и кольцо, был назначен день, когда невеста должна была переехать жить во дворец, в палаты царевен. Но с избранницей случился обморок, ее сочли негодной по здоровью, отца ее обвинили в сокрытии падучей болезни дочери, и всю семью сослали в Тюмень. Современники полагали, что несчастную девушку сглазил крестьянин Мишка Иванов, сосланный за чародейство и наговор в монастырь; историки же пришли к выводу, что невесте намеренно так туго заплели косу, затянув волосы и кожу, что это вызвало головокружение и потерю сознания. Виной всему опять-таки были дворцовые интриги, направленные на то, чтобы выбор пал на «нужную» невесту.