Александр Немировский - Слоны Ганнибала

И только один человек в целом мире знал наверняка, что римляне обязаны своей победой не богу Нептуну, а естественному явлению — отливу, а также сообразительности молодого полководца, втайне от всех решившего взять город со стороны залива. Но этого человека, показавшего римлянам дорогу к победе, уже не было в Иберии.

Дворец Ганнона готовился к пиру. По всем лестницам и коридорам огромного дома сновали рабы с красными от бессонницы глазами. Из подвала, где располагалась кухня, доносился стук ножей, звон металлических тарелок и крики эконома, торопившего поваров, кухарок и пирожников. Из сарая в глубине двора слышался визг и тявканье щенят. Чтобы мясо было нежным и сочным, щенят вторую неделю поили одним молоком.

Мрачные залы дворца украшались гирляндами зелени и восковых цветов, ни в чем не уступающих живым. Если положить рядом две розы — живую и восковую, — даже садовник не сможет их различить, и только пчела указала бы на живой цветок, сев на него.

К стволам пальм, столбам ограды и мраморным колоннам портиков прикреплялись факелы и светильники. В то мгновение, когда перед гостями покажутся жених и невеста, факелы и светильники будут зажжены, забьют невидимые фонтаны и из портиков польются звуки флейт.

За окованной железной дверью рабыни под присмотром самого Ганнона разбирали содержимое сундуков, чтобы выбрать приданое Софонибы. В этих сундуках хранились не доспехи, снятые с неприятеля в бою, не дорогое оружие, а сокровища, принадлежавшие некогда предприимчивым предкам Ганнона, морякам и пиратам, и доставшиеся ему по наследству. Среди предков Ганнона называли великого мореплавателя, основавшего двести пятьдесят лет назад за Столбами Мелькарта тридцать карфагенских колоний. Дар этого мореплавателя — шкуры диковинных чудовищ — был одной из достопримечательностей храма Танит, а прибитая к стенам храма бронзовая табличка содержала рассказ о его необыкновенных приключениях. Правда, в этой табличке не было указано, что великий мореплаватель умер на чужбине, преследуемый знатью и жрецами, но народ знал об этом. Слава Ганнона Мореплавателя озарила далеким, но немеркнущим светом потомка, носящего то же имя.

Рабыни вынимали из сундуков тяжелые ткани и ковры с причудливыми узорами, бусы из янтаря, золотые и серебряные украшения, стеклянные финикийские и египетские сосуды. Все это получит дочь, царица массасилов. Кто, видя эти сокровища, осмелится сказать, что Ганнон скуп? А когда Софониба увезет эти богатства и украсит ими царский дворец в Цирте, смолкнут голоса недоброжелателей.

Двор Сифакса и Софонибы не уступит в роскоши дворам восточных владык.

В последние годы Ганнон находился в тени. Если о нем вспоминали, то в связи с его упорной и непонятной враждой к Ганнибалу. Если Ганнона слушали в Совете, то только из вежливости. Все сторонники Ганнона отошли от него, подкупленные Баркидами или ослепленные блестящими победами Ганнибала. А теперь имя Ганнона повторялось повсюду с уважением. Почитатели Ганнона чуть ли не носили его на руках. Стали вспоминать, что в то время, когда едва ли не весь Карфаген поддерживал честолюбивые замыслы Ганнибала, один Ганнон сохранил трезвую голову и призывал к дружбе с Римом. Кто, как не Ганнон, настаивал, чтобы Ганнибала, еще юнца, задержали в Карфагене, а потом, когда Ганнибал осадил Сагунт, требовал его выдачи римлянам. Если бы тогда вняли совету Ганнона, Карфаген умножил бы свои богатства, а не растратил их на слонов и наемников, сохранил бы свои заморские владения, не ждал бы с минуты на минуту вторжения врагов. Зачем нужны были Карфагену слоны и огромная сухопутная армия? Разве не море дало ему богатство и славу? Нет, не море изменило Карфагену, как утверждают глупцы, а Карфаген изменил морю. И теперь море мстит Карфагену. Оно отступило, и римляне по суше прошли к Новому городу. У Карфагена нет кораблей для защиты Иберии и Балеарских островов. У Карфагена нет кораблей для борьбы с вражеским вторжением. «Строить корабли!» — этот призыв Ганнона был подхвачен всем народом. Строительство кораблей было выгодно не только богатым купцам, поставлявшим лес, смолу, медь, канаты, но и городскому люду, жившему трудом своих рук. Но вдруг Сципиону удастся обмануть бдительность моряков и высадиться в Африке? Ганнон предусмотрел и это. «Римлян сбросит в море конница», — утверждал Ганнон и дал Карфагену конницу. Поклонники политического гения Ганнона утверждали, что еще десять лет назад Ганнон предвидел бедственное положение Карфагена и необходимость союза с Сифаксом, тогда тяготевшим к римлянам. Именно поэтому он не выдавал замуж свою единственную красавицу дочь, которой теперь тридцать лет.

Правда, ходили упорные слухи, что замуж отказывалась выходить сама Софониба, но кто поверит, что человек, сумевший повести за собой весь народ, пойдет на поводу у женщины! Да и какая девушка откажется от замужества и заточит себя в четырех стенах?

День брачного торжества приближался, и весь город с радостным нетерпением ожидал прибытия Сифакса с пятьюстами всадниками и даровых угощений, обещанных Ганноном. Не с таким же ли чувством четверть века назад карфагеняне ожидали слонов, которые, казалось, сулили счастье, но ввергли государство в пучину несчастий?

И только для одной невесты приезд царя и брак с ним были страшным и неотвратимым бедствием. Ганнон обманул дочь, уверив ее, что Масинисса погиб в Иберии. Эта ложь казалась Ганнону необходимой, чтобы вырвать у дочери согласие на брак с Сифаксом, к которому она не питала никаких чувств. Но ложь была слишком сильным лекарством, пострашнее самой болезни. Ганнон не представлял себе, как пройдет брачный пир, если невеста в слезах.

— Довольно слез, говорил Ганнон дочери. — Я не хочу, чтобы весь город знал о твоем своеволии! Да, я тебе обещал, что ты не будешь женой варвара. Но боги решили иначе. К тому же Сифакс царь и наш друг. Он ради тебя отказался от союза с Римом. Ведь твой Масинисса тоже был варваром, и будь он жив...

Глаза Софонибы яростно сверкнули.

— Не называй этого имени! Довольно того, что я согласилась исполнить твою волю. Чего же ты хочешь еще? Отнять единственное, что у меня осталось, — мое горе, мои воспоминания? Я любила Масиниссу. Да будь он простым пастухом, я не променяла бы его на всех царей мира со всеми их сокровищами.

Софониба закрыла лицо руками. Там, за стенами ее дома, ее города, был просторный, залитый солнцем сказочно прекрасный мир. Масинисса пришел оттуда, чтобы взять ее с собой. А они заперли ее, заперли в четырех стенах. Что для них она? Приманка в их грязной игре. «Если ты полюбила одного варвара, можешь полюбить и другого». Такова воля отца.