Эрнест Ренан - Антихрист

Положение духовное, социальное и политическое со дня на день становилось все серьезнее. Только и речи было, что о знамениях и бедствиях; христиане были этим возбуждены более, чем кто-либо; идея, что Сатана есть бог этого мира, все сильнее у них укоренялась. Зрелища в их глазах носили демонический характер. Правда, они их никогда не посещали, но слыхали о них от людей из народа. Особенно поразил их воображение некий новый Икар, утверждавший, будто он может летать, и во время своего представления в деревянном цирке на Марсовом поле свалившийся прямо в ложу самого Нерона, обрызгав его при этом своей кровью; это происшествие послужило поводом для одной из их легенд. Преступность Рима доходила до крайних пределов; секта уже приняла в обыкновение, частью ради предосторожности от полиции, частью из склонности к мистике, называть этот город не иначе как Вавилоном. Евреи вообще имели привычку называть современные явления символическими именами собственными, заимствованными из их древней священной литературы.

Эта плохо скрываемая антипатия к миру, который им был непонятен, становилась характерным признаком христиан. Их доктрину резюмировали словами: «Ненависть к роду человеческому». Их угрюмая внешность была оскорблением «счастливому веку»; верование в конец мира противоречило официальному оптимизму, согласно которому все, напротив, возрождалось. Признаки отвращения, которые они выражали, проходя мимо храмов, внушали подозрение, будто они замышляют их сжечь. Но эти старые святилища римской религии были для патриотов крайне дороги; поносить их — это значило поносить Эвандра, Нуму, предков народа римского, трофеи его побед. Христианам приписывали всяческие злодеяния; культ их прослыл мрачным, зловещим для империи суеверием; на их счет ходили тысячи свирепых и позорных басен; самые просвещенные люди верили этому и смотрели на людей, которых предавали таким образом их ненависти, как на негодяев, способных на всякие преступления.

Новые сектанты приобретали приверженцев разве только среди низших слоев населения; люди благовоспитанные избегали произносить их название и чуть не извинялись, когда были вынуждены к этому; но среди народа секта пользовалась необычайным успехом; словно наводнение, на минуту сдержанное запрудой, затопляло все вокруг. Римская Церковь составляла уже целый народ. О ней начинали серьезно говорить при дворе и в городе; успехи ее в течение некоторого времени были злобой дня. Консерваторы с некоторого рода ужасом думали о той клоаке нечистот, какой они себе представляли низшие слои римского населения; они с гневом говорили об этих не поддающихся искоренению сорных травах, которые вечно приходится полоть и которые вечно вновь поднимаются.

Что касается зложелательной части населения, то она мечтала о злодеяниях, которых невозможно приписывать христианам. Их считали ответственными за все общественные бедствия. Их обвиняли в том, что они будто бы проповедуют восстание против императора и пытаются возмутить рабов. Христианин начинал занимать в общественном мнении то же место, что еврей в средние века, роль козла отпущения во всех бедствиях, человека постоянно злоумышляющего, отравителя колодцев, похитителя детей, которых он пожирает, поджигателя. Если совершалось какое-нибудь преступление, достаточно было самого легкого подозрения, чтобы христианина хватали и подвергали пытке. Для ареста зачастую достаточно было одного имени христианина. Когда христиане уходили подальше от языческих жертвоприношений, их осыпали бранью. На самом деле эра гонений уже началась; с этих пор она и продолжалась с короткими перерывами до Константина. За тридцать лет, протекших от начала христианской проповеди, одни только евреи преследовали дело Иисуса; римляне защищали христиан от евреев; теперь в свою очередь римляне начали преследовать христиан. Эта ненависть и эти ужасы распространялись из столицы по провинциям и везде вызывали вопиющие несправедливости. К этому присоединялись жестокие насмешки: стены домов, в которых собирались христиане, были покрыты карикатурами и оскорбительными или грязными надписями, направленными против братий и сестер. Быть может, уже в это время была усвоена манера изображать Иисуса в виде человека с ослиной головой.

Ныне никто, конечно, не сомневается в том, что все эти обвинения в преступлениях и бесстыдстве были чистейшей клеветой; тысячи оснований заставляют даже думать, что вожди христианской Церкви не подавали ни малейшего повода для злой воли, которая в ближайшем времени должна была навлечь на них такие жестокие насилия. Все главари партий, на которые делилось христианское общество, были согласны между собой по вопросу о позиции, какую надлежало сохранять по отношению к римским должностным лицам. Конечно, в глубине души можно было смотреть на этих чиновников как на агентов Сатаны, ибо они покровительствовали идолопоклонству и были опорой мира, преданного Сатане; но на практике братия относились к ним с полным почтением. Одна евионитская фракция разделяла экзальтированные чувства зилотов и других фанатиков Иудеи. В отношении политическом апостолы представляются нам истинными консерваторами и легитимистами. Они не только далеки от мысли побуждать раба к мятежу, но требуют, чтобы раб подчинялся господину, даже самому несправедливому и суровому, как самому Иисусу Христу, и не только по необходимости, чтобы избежать кары, но сознательно, ибо того хочет Бог. За господином стоит сам Бог. Рабство настолько не представлялось противоестественным, что христиане сами имели рабов и притом христиан же. Мы знаем, что Павел сам боролся с наклонностью к политическим восстаниям, обнаружившейся около 57 года, проповедовал верующим в Риме и, без сомнения, в других Церквах подчинение властям, какого бы они ни были происхождения, установлял принцип, что и жандарм есть исполнитель воли Божией и что только злые люди его боятся. Со своей стороны Петр был тоже самым смирным человеком: мы вскоре увидим, что учение о подчинении властям проповедуется от его имени почти в тех же выражениях, как и у Павла. Церковь, сделавшаяся впоследствии приверженной Иоанну, разделяла те же чувства относительно божественного происхождения власти. Величайшим из опасений главарей было, как бы кто-либо из верующих не был замешан в скверное дело, которое могло бы повредить репутации всей Церкви. В этот момент своей жизни апостолы были крайне благоразумны даже в своих словах. Несколько несчастных, подвергнутых пытке, несколько рабов, наказанных бичеванием, позволили себе наносить оскорбления, называя своих господ идолопоклонниками, угрожая им гневом Божиим. Другие в избытке ревности громко ораторствовали против язычников и упрекали их за их пороки; братья, более рассудительные, остроумно называли их «епископами» или «блюстителями тех, кто стоит вне Церкви». На долю их выпадали жестокие неприятности; но мудрые правители общин не только не поощряли их, но ясно выражались, что с ними поступлено по их заслугам.